Софроний Сахаров - О молитве. Сборник статей

Видение Бога ставит человека пред необходимостью внутреннего самоопределения по отношению к Нему. В существе своем всякое наше действие непременно или приближает нас к Богу, или, наоборот, удаляет. Отсюда всякое начинание совершается в страхе, именуемом Божиим. Боится душа не только явно недоброго дела, но и мысли, могущей опечалить Духа Святого, Которого она возлюбила. Невыразимо велика дистанция между нами и Богом. Мы видим себя недостойными Святого святых; сердце сокрушается от томительного сознания себя нищим. Не сразу понимаем мы, что именно это явление есть уже начало приближения к Богу. Первая заповедь блаженств — Блаженны нищие духом (Мф. 5:3) — как бы органически приводит к последующим степеням: к плачу, кротости, алканию и жажде правды, к милосердию, чистоте сердца, к первым живым восприятиям нашего богосыновства; что приводит нас к горестному конфликту с миром страстей, к разрыву с неищущим Царства правды; к гонениям, поношениям, злословиям и прочему. Когда противостояние христианского духа духу мира сего достигает своего апогея, тогда жизнь последователя Христа подобна распятию, пусть на невидимом кресте. Это время весьма страшное и вместе спасительное: чрез внутренние, нередко связанные и с внешними обстоятельствами, страдания нашего духа побеждаются страсти, преодолевается и власть мира над нами, и даже смерть: наступает уподобление распятому Христу.

Однако и на сей высшей ступени должно сохраниться смирение духа. Самый опыт покажет, что как только на смену ощущению «нищеты» приходит удовлетворение собою, так вся сия скала духовных восхождений рушится, и дом наш опустошается (ср.: Мф. 23:38): Бог уже не с нами. Так — доколе не смирится снова сердце и не воззовет к Нему с болью. Из этих смен переживаний душа постигает тайну путей спасения; страшится она всего, что противно смирению; молитва ее очищается; ум и сердце не увлекаются ничем посторонним, не желают ничего кроме Бога. Чрез молитву всем существом вливается в молящегося сила новой жизни. Дальнейший восход: начало познания об образе неземного бытия.

Наше земное существование обусловлено временем и пространством. Но что есть ВРЕМЯ? Возможны многоразличные определения: время есть «место» нашей встречи с Творцом; время есть процесс актуализации замысла Божия о твари: Отец Мой доныне делает, и Я делаю (Ин. 5:17). Творение еще не закончено: …ходите, пока есть свет, чтобы не объяла вас тьма: а ходящий во тьме не знает, куда идет. Доколе свет с вами, веруйте в свет, да будете сынами света (Ин. 12:35–36). Каждому из нас уделено некоторое «свое время»; короткое, но достаточное для обретения спасения. Творческая идея Бога в творении осуществляется: …у Бога не останется бессильным никакое слово (Лк. 1:37). На Голгофе, умирая, Господь сказал: СОВЕРШИЛОСЬ… (Ин. 19:30). Придет другой момент, когда снова будет сказано подобное сему слово; о нем пишется в Апокалипсисе: И Ангел… поднял руку свою к небу и клялся Живущим во веки веков… что ВРЕМЕНИ уже не будет (Откр. 10:5–6).

Доколе мы в этом «теле греха», а следовательно и в мире сем, дотоле не прекратится аскетическая борьба с «законом греха», действующим в нашей плоти (ср.: Рим. 6:6; 7:23). Видя себя не могущими преодолеть сию смерть нашими усилиями, мы впадаем в некое отчаяние о нашем спасении. Как это ни странно, но нам необходимо жить это тягостное состояние, — переживать его сотни раз, чтобы оно глубоко врезалось в наше сознание. Нам полезен этот опыт ада. Когда мы носим в себе сию муку годами, десятилетиями, то она становится постоянным содержанием нашего духа, неизгладимою язвою на теле жизни нашей. И Христос сохранил раны от гвоздей распятия на Теле Своем даже по воскресении: …пришел Иисус, и стал посреди, и говорит им: мир вам!.. Он показал им руки и ноги и ребра Свои (Ин. 20:19–20).

Из опыта адских мучений должна рождаться молитва за весь род людской, как за самого себя. Всякое наше состояние мы духом переносим из тесных рамок нашей индивидуальности на все человечество; таким образом всякий наш опыт становится откровением о совершающемся в веках в человеческом мире, и наше духовное с ним слияние принимает характер ощутимой реальности.

Господь открыл нам подлинный смысл заповеди: Возлюби ближнего твоего, как самого себя (Мф. 22:39) в ее Божественной беспредельности. Прежний, то есть в пределах Закона Моисеева, объем сей заповеди касался только еврейского народа: Не мсти и не имей злобы на сынов народа твоего, но люби ближнего твоего, как самого себя (Лев. 19:18). Христос же распространил ее на всех людей, на все века: Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас, и молитесь за обижающих вас и гонящих вас; да будете сынами Отца вашего Небесного (Мф. 5:43–45). Единородный Сын Отца Небесного дал нам это познание: в Писании — чрез беседу с законником (см.: Лк. 10:27 и далее); в жизни же нашей Духом Своим Святым. Сам Он исполнил все сие в полноте, завершенной в Гефсимании и на Голгофе. И мы, входя в дух сей заповеди, уподобляемся Богу.

Много раз приходил я в отчаяние от самого себя вследствие неспособности моей пребывать постоянно в духе заповедей Христовых. В эти горькие часы я думал: Господь Сам сказал, что Он не от мира сего (см.: Ин. 8:23). Он сошел с небес (см.: Ин. 3:13), я же целиком именно от сего мира: от земли, которую топчу моими же ногами. Он, «сущий на небесах», не разлучился от Отца, живя с нами; и как возможно, чтобы я был ТАМ, ГДЕ ОН? Он свят, я же не могу вырвать себя из «тела» всемирного Адама, который в падении своем превратил сей мир во ад, «положил его во зле» (ср.: 1 Ин. 5:19), где и я лежу вместе с ним (миром).

Быть не от мира сего — что значит? Не что иное, как «родиться свыше». Я не видел конца моему горю: отказаться от искания единства с Ним — невозможно; осудить себя на разлуку с Его Светом — есть ад, поражающий меня ужасом. Горе мне, во грехах рожденному. И кто спасет меня от тьмы кромешной? Кто преобразит самую природу мою так, чтобы она стала способною быть неразлучно с Тем, Кто есть Свет, в котором нет ни единой тьмы?

Я рожден во грехах. Я унаследовал невероятно огромное наследство: ПАДЕНИЯ АДАМА; падения, умноженного затем в веках его сынами; падения, к которому и я прилагаю на каждый день что‑нибудь. И рыдаю от видения себя таким. И когда рыдания мои истощают меня, приводят меня на край смерти, и я беспомощно повисаю над бездной тьмы, тогда неизъяснимым образом приходит тонкая любовь из иного мира, и с нею Свет. Конечно, это есть рождение Свыше; еще не полное, но все же освобождение от власти смерти темной, начало бессмертия. Да, нам предстоит еще долгий подвиг, чтобы дар Божий возрастал в нас. И когда он (дар сей чудный) начинает созревать и своим благоуханием проникать в поры нашего «тела греха» (Рим. 6:6), тогда уходит от нас страх смерти, и мы освобождаемся от разновидного «рабства» (ср.: Евр. 2:15). И в обретенной святой свободе всем желаем добра.