Сергей Фудель - Собрание сочинений в трех томах. Том III

Это место письма — о логической неизбежности для добросовестного мышления оторваться от рассудочного скепсиса — очень убедительно. Флоренский не предлагает обязательность пути сомнения, как это подозревает один его критик, а ведет нас к единственно надежному пути познания истины — живому сердечному опыту. Но этот личный опыт включает в себя, как правило, ту или иную стадию сомнения. Безоблачность мышления почти всегда подозрительна. Отец Павел приводит слова святителя Григория Нисского: «Кто, увидев Бога, понял то, что видел, это значит — не Его он видел» [831]. Сомнения — это искушения ума, а святой Исаак Сирин говорил, что «не было бы искушений, не было бы и святых». Сомнения мы часто не преодолеваем изнутри, а просто затыкаем от них уши догматическим заклинанием. В связи с этим надо знать о глубоком упадке школьного богословия, сделавшемся вполне очевидным ко времени начала богословской деятельности Флоренского. И его нельзя понять без учета этого факта. Вот что можно прочесть в одной статье начала XX века, написанной человеком, близким к Флоренскому: «Наше школьное богословие… чуждое религиозного опыта, не только никого не одухотворяет и не возводит к Богу, а убивает и те живые начатки религиозной жизни, которые воспринимаются в благочестивой семье и храме… Обрушиваясь на рационализм… мы сами, в сущности, стоим на почве того же рационализма… Мы с ревностью, достойной лучшей участи, храним догматическую скорлупу, настолько… заморозив ее холодом научной рассудочности, что ищущим питательного зерна Христова доступ к нему оказывается решительно прегражденным» [832]. «Постепенная утрата живого Боговедения (Богоощущения) привела человека к полному Богозабвению» [833]. Так писали в начале нашего века люди, целиком отдавшие себя Церкви.

Потому Флоренский воспитывает в нас мысль, что пятичувственному опыту людей неверия мы — в своем искании веры или в своем утверждении уже полученной веры — должны ответить не противопоставлением «веры как доверия к внешнему авторитету, а указанием на возможность иного опытного знания, вводящего человека в иной, реальнейший мир бытия» [834]. «Только опираясь на непосредственный опыт можно… оценить духовные сокровища Церкви» [835], — пишет он в предисловии. И только опытом сердца человек подходит к вере — таков смысл второго письма.

Новое предположительное построение рассудка, пожелавшего уйти из мук и безнадежности скепсиса в область живого опыта, приводит мысль к утверждению Истины как «бесконечного акта Трех в Единстве» [836]. В трудных терминах и окольным философским путем автор подходит к простой и понятной для человеческого сердца истине, что Истина никак не может быть отвлеченным абстрактным принципом, что она — в противоположность этому — обязательно живая и реальная личность, но при этом такая личность, такое Существо, все бытие которого и внутри, и вовне его есть совершенная любовь. Только любовь «самодоказательна», и при этом не только для сердца, но и для ума, только она убеждает, творит жизнь и созидает правду. Любовь внутри Существа представляется нами как отношение Трех внутри этого Единого. Автор философски подводит нас к пониманию христианского догмата Троичности в Единстве как догмата любви, а тем самым как единственной достоверности. «В поисках достоверности, — пишет он, — мы натолкнулись на такое сочетание терминов, которое для рассудка не имеет и не может иметь смысла. «Троица во Единице и Единица в Троице» для рассудка ничего не обозначает… И, тем не менее, сама наличная норма рассудка… приводит нас к такому сочетанию, требует, чтобы оно имело свой смысл, чтобы оно было исходным пунктом всего ведения. Осуждая себя самого, рассудок требует Троицы во Единице, но не может вместить Ее… Сам от себя разум никогда не пришел бы к возможности такого сочетания. Только авторитет «Власть Имеющего» может быть опорною точкою для усилий (разума)… стать «новым» разумом» [837]. «Чтобы прийти к Истине, — пишет Флоренский в послесловии, — надо отрешиться от самости своей, надо выйти из себя; а это для нас решительно невозможно, ибо мы — плоть. Но… как же в таком случае ухватиться за Столп Истины? — Не знаем, и знать не можем. Знаем только, чю сквозь зияющие трещины человеческого рассудка видна бывает лазурь Вечности. Это непостижимо, но это — так. И знаем, что «Бог Авраама, Исаака, Иакова, а не Бог философов и ученых» приходит к нам, приходит к одру ночному, берет нас за руку и ведет так, как мы не могли бы и подумать. Человекам это «невозможно, Богу же все возможно» (Мф. 19, 26; Мк. 10, 27)» [838].

«Научает нас внутренний Учитель, — писал блаженный Августин, — научает Христос, Божественное вдохновение. Где нет этого вдохновения и внутреннего просвещения, там тщетно действие слов извне». «Внутри себя ищи Бога», — учил святой Лев Великий.

Слова о «Боге философов и ученых» принадлежат Паскалю, французскому математику и философу XVII века, — из его так называемого «Амулета», приводимого Флоренским в приложении к «Столпу» для подтверждения того, как через огонь сомнения и муки искания открывается человеку живая достоверность Истины. «По смерти одного из наиболее искренних людей… — пишет Флоренский, — в подкладке его куртки… была найдена небольшая, тщательно сохранявшаяся им записка… Записка эта относится ко времени или даже моменту «обращения» Паскаля и представляет собой исповедание веры его, — точнее сказать, молитвенное созерцание отдельных моментов духовного восхождения…

Вот перевод этого документа с некоторыми пояснительными примечаниями…

«Год благодати 1654…

Понедельник 23 ноября, день святого Климента, папы и мученика, и других в месяцеслове.

Канун святого Хризогона мученика и других.

От приблизительно десяти с половиною часов вечера до приблизительно полуночи с половиною,

(Этою точностью даты, — пишет Флоренский в примечаниях к «Амулету», — указывается, что полнота ведения, открывшаяся Паскалю, не была мечтаниями или смутными предчувствиями… а была явлением точно–очерченным и, стало быть, качественно новым, стоящим вне обычных процессов сознания).

Огонь.

(Разумеется, — пишет Флоренский, — огонь сомнения… В продолжение двух часов Паскаль томился огнем геенским, и тогда–то, после сего испытания небытием, ему открылся Сущий).

Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова,

Не философов и ученых.

(Истина — Личность, — пишет Флоренский, — исторически являющая Себя, а не отвлеченный принцип…)