Виктор Острецов - Статьи разных лет

Повсюду слышишь, что «русский — это тот, кто чувствует себя русским». Но логически ясно: чтобы иметь возможность чувствовать себя русским, нужно, чтобы эти русские были в реальности, а не только в «чувствовании». Ведь даже для того, чтобы какому-нибудь пылкому мечтателю почувствовать себя собакой, нужно, чтобы собака была на самом деле, на четырех лапах и с хвостом. Для того, чтобы какой-нибудь пылкий интернационалист мог почувствовать себя русским, нужно, чтобы русские когда-то образовали родственные связи, выработали свой язык (а русский язык, к счастью, это не язык всечеловеческих интеллигентов, не какой-нибудь масонский эсперанто), чтобы они приняли ту религию, которая одна только и смогла сделать их нацией, чтобы они смогли создать свое государство и очень непохожую на другие культуру…

Другой вопрос о тех, кто органично вливался в русскую жизнь, в Россию, не рассуждая о том, чувствует он себя русским, или нет, а просто служа русскому народу и нашей стране. Энгельс писал, что русские — это скверная нация, способная столь быстро ассимилировать немца, «что уже в третьем поколении скулы немца приобретают славянские черты».

Православная Вера, великая культура, доброта и открытость русского народа притягивали к себе тех инородцев, которые ехали в Россию с добрым сердцем. Их потомки не старались «чувствовать себя русскими», они ими реально становились, вливаясь в русскую жизнь и не мысля себя вне России. И только вечные интернационалисты, мечтательные интеллигенты, сомневающиеся какого они рода-племени, безапелляционно утверждают то, что они — русские, ибо любят березки и Чехова, с Толстым и Мережковским. И от этой любви русская культура становится действительно всемирной и русскоязычной. При этом носители «всечеловеческой русской культуры» страстно жаждут вычеркнуть русских как нацию и народ из реального мира и превратить их в величину метафизическую.

Как русские люди, мы должны осознавать опасности не только экономического или политического характера, не только той информации, которая появляется в «не наших» органах печати, но и того, что печатает коммунопатриотическая пресса, быстро научившаяся жонглированию «правильными» словами…

Таковы лишь некоторые аспекты «русского вопроса» на сегодняшней день. Для нас, русских, этот вопрос сводится к тому, как стать хозяевами своей судьбы, минуя представительство лившицей и чубайсов перед лицом будущего…

«Черная сотня», № 43, 1997

Вопрос об известном персонаже дьячка Фомы Григорьевича, что живет до сих пор на хуторе близ Диканьки, то бишь о Басаврюке (не к ночи будь он помянут) и его наследнике Гайдаре — по законам журналистской кулинарии я предлагаю перенести куда-нибудь под конец этих заметок, то есть на закуску оставить. Потому что прихотливое движение мысли направляет взгляд наш в согласии с исторической хронологией развертывания идей в современной России, от экономического материализма к бесовскому мистицизму. Но поскольку вопросы политические, национальные и экономические нам, как и прежде, остаются как-то ближе и волнительнее, чем всякая там чертовщина масонских лож, то мы и пойдем по этому пути.

Вряд ли кого-нибудь из русских людей удивит само сопоставление фашистского концлагеря с демократической Россией.

Поэтому сразу возьмем быка за рога: итак, что отличает какой-то фашистский концлагерь от нашей страны, вступившей на путь демократических реформ под одобрительные аплодисменты патентованных демократов Запада? Конечно, отличает очень многое…

Во-первых, концлагерь — это один масштаб, а наша страна — совсем другой. При желании в ней можно разместить таких Освенцимов столько, что на всю Вселенную хватит, даже если будут открыты еще миллионы населенных планет.

Во-вторых, сторона психологическая тут не менее важна. В лагере каждый знает, что находится не на курорте и даже знает, что пребывание здесь угрожает лично ему смертью. У нас же миллионы людей уверены в том, что если бы реформы пошли по-правильному, если бы реформаторы не встречали бы оппозиции, и если бы еще тысяча всяких «если», то тогда уж конечно, давно наступил бы рай земной. Вот таких глупых мыслей заключенные концлагерей, конечно, не допускали. Обитатели концлагерей твердо знали, что у них голод и что люди умирают от недоедания, и что имеет место быть «недофинансирование». Но жертвы фашистского режима, в отличие от жертв режима демократического, ясно осознавали, что причиной такого «недофинансирования» является уже само слово «концлагерь». А нашему российскому обывателю никогда не придет в голову, что клише «демократические реформы» в своей сути и означает создание режима «недофинансирования», из которого автоматически вытекает режим голода и разрухи.

Далее. Заключенный в лагере всегда знал, что преступный режим создает лагеря, а наш обыватель и не догадывается, что этот преступный режим может создать огромный лагерь из всей страны.

Но, кроме психологических моментов, отличающих лагерь от демократической России, есть и другие факты, говорящие в пользу принципиального различия Освенцима и нашей страны: в лагерях у фашистов в равной мере уничтожались русские, евреи, татары и все прочие. В России демократической о вымирании многомиллионной еврейской диаспоры от голода, дистрофии, холода, инфекционных болезней ничего не слышно. И это радует сердце. Косые взгляды голодного русского населения в сторону Гусинского и Березовского, Хайта и Смоленского, Чубайса и Лившица — не в счет, как и некультурные выкрики отставного генерала. Они никак не подрывают ни экономического могущества еврейских общин в России, не вызывают никаких спазмов в горле, которые кардинально бы мешали глотательному рефлексу и прохождению в желудок доброкачественной пищи. И к тому же все эти явления как раз свидетельствуют о том, что мы живем не при тоталитаризме, когда за одно слово «жид» давали десять лет концлагерей, а во вполне демократической стране. Если тебе некуда больше смотреть, если ты голоден, пожалуйста, включай телевизор и смотри на пиршества новых божков демократии, которым повезло больше, чем тебе, сиволапый Петров-Иванов-Сидоров, не имеющий в своем запасе пятого пункта.

Но что касается вымирания именно русского народа, то и здесь есть большое различие. В немецких концлагерях совершенно не умели различать: где русский, а где татарин, мариец или якут. У нас же в демократической России различать научились. В основном для того, чтобы русский не сошел за нерусского и не попал бы в привилегированную «титульную» нацию. Вот, кстати, еще одно достижение современной демократии, сумевшей законодательным образом создать режим национальной дискриминации русских и при этом утверждающей на каждом углу о недопустимости национальной розни. До такого, кажется, не то что какой-нибудь тупоумный штурмбанфюрер не додумался, но даже и доктор Геббельс. В этом вопросе он дал, конечно, капитальную слабину. Насколько нам известно, в концлагерях «титульных» наций не было. Что же касается самого термина, то это — просто финиш демократической мысли. Хотя есть подозрение, что сама-то идейка заимствована была у древних ассирийцев времен Ашшурбанипала Первого (или Второго?).