Виктор Острецов - Статьи разных лет

Многие грамматические обороты в современном Русском являются просто калькой с французского языка. Точно также создавали и новые слова, способные передать смысл иностранных слов. На эту тему имеется специальная литература, и поэтому я не буду долго распространяться о сем предмете. Как например, сошлюсь на Алексея Николаевича Толстого, который посвятил исследованию этого вопроса отдельную работу.

В конечном итоге, Русский язык приобрёл новые грамматические формы и новые слова, но попутно утерял бывшее в нём богатство, способное предать глубину духовных созерцаний и духовной жизни человека. Это богатство осталось лишь в церковнославянском языке, от которого нас хотят теперь отлучить обновленцы нынешние, наполнившие нашу Церковь, причём из числа еврейских выкрестов по большей части.

В обществе, пронизанном религиозными настроениями, как Русское, вполне естественно было ожидать, что и сами писатели приобретут значение жрецов, пророков, спасителей Отечества, коим открыта вся глубина божественного духа. Сплошь пантеисты, то есть материалисты, они невольно становились «учителями человечества», правда, неспособными сами правильно жить и быть примером для подражания. В тех немногих случаях, когда писатель обращался к вере Христовой и приходил в Церковь, он постепенно переставал заниматься сочинительством и каялся в совершенном им грехе, помноженном и тиражированном печатным станком. Внимательное изучение последних лет жизни Н.В. Гоголя является ярким примером тому. Известны терзания и мучения графа Льва Толстого, периодически отказывавшегося от своих сочинений и проклинавших их. Дело не только в том, кто и как решал эту проблему, кто и во что верил, важно, что люди, в ком религиозная жизнь была напряжённой, даже в состоянии прелести и самообожания, всё-таки, хоть и с разных позиций, но видели реальность проблемы: человекобожие, выраженное в беллетристике, или Богочеловечество, данное нам через Святую Православную Церковь. Или… или. По поводу смерти Гоголя С. Аксаков точно определил её причину: «Нельзя безнаказанно исповедовать две религии», — сказал он.

Сегодня вряд кто-нибудь из нас верит в то, что через знание художественной литературы человечество становится лучше и чище и приближается к совершенству. Повседневный опыт наглядно демонстрирует, что и жрецы искусств вообще, и в том числе, всевозможные литературоведы, философы и писатели менее всего своим личным примером могут служить доказательством улучшения человеческой природы через её приобщение к «святыням искусства». Даже приобщение к «солнцу земли Русской» — Пушкину ни в какой мере не сообщает никакой святости человеку. И между знатоком «всего Пушкина» и полным в этом отношении невеждой нет решительно никакой разницы. Подсчёт грехов там и здесь показал бы полное их равенство и количественное и качественное.

Что же даёт нам знание художественной литературы? Может ничего толкового… Такой вывод был бы слишком скоропалителен и неверен. Люди живут в общении друг с другом, и в обществе, чтобы собрание людей было именно обществом, должны быть единые представления о добре и зле и единые представления о том, что следует считать в нашей общественной жизни добром, а что злом. Должны быть единые эталоны поведения, единая гамма чувств и образцы их выражений. Должны быть общие темы в общественной и политической жизни, которые бы объединяли людей в обществе. Когда Русское общество было обществом христианским, то эту роль выполняла Церковь, и весь церковный круг праздников и церковный календарь объединял людей в одно целое. Жития Святых как общерусских, так и местночтимых, точно устанавливали: как и на что надо реагировать, во что и как верить. То есть Церковь создавала коллективное христианское тело, будучи сама душой этого тела.

Но с наступлением времени обезбоживания общества, постановлением на место Церкви Христовой алтаря князя мира сего, идёт новая «житийная» литература и новый ряд «святых» и «подвижников» новой религии. Теперь именно художественная литература выполняет роль социализации общества, объединяя людей едиными представлениями о добре и зле и единым эталоном поведения в обществе. Понятно, что эти представления имеют теперь языческий характер. То есть художественная литература создаёт, как говорят социологи, символическую матрицу социального поведения. Кроме того, в ней, через её усвоение реализуются греховные наклонности человека. Любовные мечтания, военные подвиги, денежные аферы, насилие и благородство — все это изживается в мечтательной сфере, не получая реализации в обществе.

Кроме того, поведение героев, их мысли и поступки неизбежно становятся моделью для общества. Литература сочинённая сама формирует поступки людей, их образ мышления и напоминает конкретностью представления о должном и презираемом. Причём, совершенно языческим образом. Возникает вопрос: можно ли считать литературу реалистичной, коль скоро она точно отражает нашу жизнь. Нынешнюю и прошлую. Здесь я сошлюсь на замечательную статью протоиерея Михаила Труханова, кандидата богословия, в журнале «Держава» (1996, № 1), озаглавленную «Мысли, вдохновенные Святым Духом… Объективная ложь сочинительской литературы».

«Литература отражает жизнь», — говорим мы, повторяя чужие слова. И немного найдётся людей, способных увидеть изъян в самом этом выражении. А между тем, возникает вопрос: Какую именно жизнь отражает художественная литература? — жизнь, полную лжи, погрязшую в словоблудии, мелких дрязгах, «в грязной тине страстей плотских»?

И богослов протоиерей Михаил замечает по этому поводу: «Посему и не может быть достопорядочности и правды в сочинениях тех авторов, которые сами будучи рабами плоти, рабами страстей… уловляют читателей в плотские похоти». Итак, существует ли, строго говоря, реалистическая художественная литература? Правда жизни — это праведная жизнь, жизнь по правде Божией, по истинным словам Бога. И следовательно, такую жизнь изображает нам житийная церковная литература.

Именно она и является правдивой. Она изображает нам правду во всей её жизненной конкретности. За все века жизни человечества мы имеем изображение этой правды, начиная с Библии. Изображение же греховной жизни, беззаконной и ложной как бы точно это изображение ни было, есть изображение лжи во всех её оттенках.

И именно изображению такой жизни, «чисто человеческой», вне Бога и праведности, и посвящена беллетристика как таковая. Она является ложью сама по себе. Вместо жизни по правде она даёт суррогат жизни, изображая не саму жизнь, а её разложение, умирание, бездуховность. Духовная литература ставит себе целью возрастание в человеке начал духовности через сознание своего недостоинства перед Богом, через сокрушение о грехе, через покаяние…