Льюис Клайв - Льюис Клайв Настигнут Радостью

С тех пор зоологический сад стал хуже, а тогда над головой пели птицы, под ногами цвели колокольчики, вокруг резвились кенгуру — это был почти рай на земле.

Но что же стало с Радостью? Ведь это ей посвящалась моя книга. По правде говоря, она почти перестала меня занимать с тех пор, как я стал христианином. Я не могу пожаловаться вместе с Уордсвортом, что сияющее видение отлетело. Прежняя мучительно — сладостная боль (если вообще стоит говорить об этом) пронзала меня столь же часто и столь же сильно, как до обращения. Но теперь я знал, что если воспринимать ее только как состояние собственного сознания, она не имеет той ценности, которую я некогда ей придавал, а существенна лишь потому, что указывает на что — то другое, запредельное. Покуда я сомневался в существовании Иного, я считал самой главной эту примету — для заблудившегося в лесу нет радостней события, чем наткнуться на столб. Тот, кто первым увидит его, созывает всех друзей — «Смотрите!» — и они обступают его со всех сторон. Но стоит выйти на дорогу, где эти столбы попадаются каждую минуту, и мы уже не обращаем на них внимания. Они ободряют нас, мы признательны тем, кто нам их оставил, но мы не остановимся, чтобы разглядеть их, а если и остановимся, то ненадолго даже на том пути, где на серебряных столбах горит золотая надпись: «Дорога в Иерусалим».

Конечно, это не значит, что я то и дело останавливаюсь, чтобы поглазеть на всякие мелочи по сторонам дороги.

Для тех, кто читал мои детские книги, скажу, что Зверландия не имела ничего общего с Нарнией, за исключением разве очеловеченных зверюшек. Зверландия принципиально лишена даже намека на волшебство.

Это наказание причиталось за ошибку в доказательстве теоремы.

Разумеется, я отнюдь не считал, что наставник должен обращать учеников в свою веру, однако мне требовалась некая устойчивая позиция, чтобы обсуждать работы моих студентов

То есть Шекспир, в принципе, мог бы вывести самого себя в пьесе и написать диалог между собой и Гамлетом. Этот («Шекспир» был бы, разумеется, с одной стороны — самим Шекспиром, а с другой — его созданием. (В какой — то мере похоже на Воплощение.)

Единственная польза, которую я извлек из ведения дневника, заключалась в том, что я сумел но заслугам оценить изумительный талант Босуэлла. Я изо всех сил старался записывать беседы, в которых нередко принимали участие весьма интересные и необычные люди, однако ни один из них не ожил в моем дневнике. Очевидно, Восуэлл писал не документальный репортаж, а что — то совсем иное, чтобы изобразить Лэнгтона, Боклерка, Уилкса и всех прочих.