Тронд Берг Эриксен - Августин. Беспокойное сердце

Но Авустин отстраняется от платоников и решительно заявляет, что демоны злы (О граде Бож. IX, 1–2). Демоны могут служить причиной возникновения войн, и они же вдохновляют театральные представления! (О граде Бож. II, 25). Они кружат вокруг луны и ждут Судного Дня. В 406 году Августин пишет небольшой труд на эту тему, читать который весьма интересно: «О прорицании демонов». Конечно, демонология неоплатоников в какой–то мере повлияла на Августина. Демоны — это падшие ангелы, которые невидимо витают в воздушном пространстве и подстрекают к непослушанию и подлостям. Но Августин называет местожительством демонов и ад в центре земли (О граде Бож. XI, 33).

Альтернативу демонам могли составить языческие боги, которые теперь остались без дела и не могли придумать ничего другого, кроме, буквально говоря, дьявольских проделок. Их фальшь была разоблачена. Они не могут помочь нам, когда дело касается бренных вещей, и уж они–то никак не могут приобщить нас к вечной жизни, говорит Августин (О граде Бож. VI, 12). В 95 псалме говорится, что все языческие боги — daemones. В своей книге о прорицательских способностях демонов Августин говорит, что демоны—обманщики и фокусники, которые удивляют публику своей способностью пройти через стену и войти в материальные тела. «Фальшь» в данном случае означает не то, что они ненастоящие, а то, что на них нельзя полагаться.

Таким образом Августин ни минуты не сомневается в существовании или коварстве демонов, но заявляет, что они злы и жаждут одного — навредить людям. Они рас» пространяют болезни, внушают злые помыслы и порочные желания. Они господствуют на земле и имеют силу в воздушном пространстве над землей. Единственный способ победить их — это привлечь на свою сторону более могучие силы с более высоких небес. Самое лучшее не обращать на них внимания и предоставить их самим себе. Главное, нельзя страшивать у демонов совета или полагаться на их слова. Святые таинства могут прогнать демонов и удерживать их на расстоянии. И апостол Павел, и Августин, и Лютер говорили о разрушительной силе демонов с реалистической достоверностью, и на них часто ссылались при изгнании злых духов. И если христианская паства до сих пор признает вместе с верой «очищение от демонов», это тень древней демонологии.

Даже став епископом, Августин не отказался от философии. Но он научился смотреть со стороны на все, что приобрел. Он больше не мог рассматривать философию и христианство как одно и то же. Древние философы не знали о смерти Спасителя на кресте или о его воскресении из мертвых. Они признавали мудрость Бога, но не инкарнацию мудрости в истории. (Пр. академ. Ill, 19; О порядке, II, 5). Августин никогда не забывал, что именно платоники освободили его от манихейского материализма. Желание участвовать в мыслях Бога и представление о Боге как вечно неизменном не оставляет Августина до самой смерти (Исп. VI, 5; Рассужд. на Еванг. от Иоан. II, 4; О граде Бож. VIII, 8–9).

Определение платониками зла как «умаление добра», или отсутствие блага (privatio boni ) остается для Августина темой, которой он был верен всю жизнь (Исп. Ill, 7). Несколько позже в трактате «О граде Божием» он уже яснее видит то, что связывает, нежели то, что отличает, платоновского «Тимея» от библейского рассказа о сотворении мира. Платоническим является и его твердое убеждение в том, что чувства обманчивы и что только мышление может привести к познанию — правда, с помощью божественного «просвещения» (iiiuminatio).

Fine живя в Карфагене, Августин записывал свои мысли: «Я не знал, что ее (душу. — Л. Г.) надо просветить другим светом, чтобы приобщить к истине, потому что в ней самой нет истины. Ибо Ты возжигаешь светильник мой, Господи; Бог мой, просвещает тьму мою»» (Исп. IV, 15; Пс. 17, 29). Именно через душу — или вернее через «дух» (animus, mens или spiritus) — человек создан «по образу Божию». Человек — это душа, которая пользуется телом как инструментом (О граде Бож. XI, 2). Все эти мотивы Платона в конце века выдержали в сознании Августина проверку учением ап. Павла. Но важнее всего, наверное, то, что вера по–прежнему представлялась Августину средством к познанию, чем–то, что может быть использовано для получения знания, инструментом на пути к встрече с Богом, а не как цель сама по себе.

Непредвзятый разум с его идеалами ответственной свободы, достоинства, самопознания и соучастия — вот аспекты современного изучения личности. Все это требует способности к рефлексии — личность делает предметом своих размышлений самое себя. Современная личность формируется и живет в постоянном самоотражении. Существует явная этимологическая связь между «рефлексией» как действием мьюли и «отражением». И все–таки появление способности к рефлексии — это лишь часть истории о современной личности. На пути к нашему времени возникает много других метафор и мотивов. Ценность личности и истина утрачивают связь с преображением в героя или чудесным восхождением к сферам одиночества.

Повседневная жизнь с ее рутиной производства и воспроизводства, характерная для моделей мышления античности и средневековья, едва ли могла считаться полноценной человеческой жизнью. Рабы и животные влачили жалкое существование. И вдруг оказалось, что обычная человеческая жизнь — нечто большее, нежели только необходимые производство и воспроизводство. Хорошая, правильная жизнь, жизнь, служившая образцом, стала для повседневности своего рода трамплином, исходной точкой, чтобы человек мог считаться человеком в полном смысле слова. Те, кто делал лишь то, что требовалось для биологического воспроизводства, вообще не заслуживали права называться людьми. Для большинства писателей и античности, и средневековья смысл человеческой жизни состоял в том, чтобы переступить порог повседневности. В этом вопросе зрелый Августин представляет собой странное исключение.

При Аристотеле в классические времена греческого полиса «теоретическая жизнь » — bios theoretikos — и «жизнь в политической деятельности» — bios poiitikos — была конечным смыслом обычных задач. Платону, жившему на поколение раньше, человеческая жизнь и полис представлялись бессмысленным хаосом, если не были обеспечены философской справедливостью, которую гарантировали знающие и хранящие ее надзиратели. Позже, для стоиков и неоплатоников, смысл человеческой жизни заключался в том, чтобы удерживать на расстоянии плотские потребности и страсти. Борьба души со страстями и потребностями плоти содержит именно отказ от повседневной жизни из–за ее недостаточности.

Смысл жизни был в том, чтобы подавлять и контролировать плотские желания. Это требование имело откровенно социальное значение, заключавшееся в том, что большинство людей не являлись людьми в полном смысле слова. Человек становился тем, чем ему позволяли стать собственные усилия и решение поставленных перед собой задач. Лишь тот, кто методично боролся с насущными потребностями, мог служить образцом. Борьба души с телом была идеологией борьбы меньшинства с большинством, а также «мужской» идеологией, считавшей неполноценной женскую жизнь. Ибо женщины, беспрерывно рожая детей, были пленницами воспроизводства так же, как рабы были пленниками производства.