Славой Жижек - Хрупкий абсолют, или Почему стоит бороться за христианское наследие

Мышление как процесс, главным образом бессознательный, опережает скорость вербализации. Археписьмо, как сказал бы Деррида, опережает письмо, откуда и возникает эффект погони торопливой речи за неудержимой мыслью. Более того, эффект этот может служить сигналом тревоги [28]. Несовпадение скоростей указывает и на травматическое конституирующее субъект неузнавание: «Дело не только в том, что мы должны вскрыть структурные механизмы, производящие субъекта как эффект идеологического неузнавания; но и в том, что мы должны четко осознавать неизбежность такого "неузнавания", т. е. смириться с тем, что доля иллюзорности является условием нашего исторического опыта… субъект конституируется неузнаванием» [4:10].

Общим местом стало то, что Жижек — чуть ли не единственный из признанных мыслителей современности, кто позволяет себе не только пересказывать содержание голливудских кинофильмов и трэш- романов, но и пересказывать анекдоты. Одни критики связывают этот прием с «восточноевропейской идентичностью» Жижека, позволяющей ему пренебрегать академическими традициями Запада. Другие критики говорят, что любовь к анекдотам связана не столько с Югославией, сколько с постмодернизмом. Сам Жижек говорит о том, что этот аспект его творчества — «символическая уловка»: «Я сам всегда относился к себе как к автору книг, чья избыточно и навязчиво "остроумная" текстура служит оболочкой фундаментальной холодности, оболочкой "машинного" развертывания линии мысли, которая идет своим путем с крайним безразличием в отношении патологии так называемой человеческой предупредительности. В этом отношении я всегда испытывал глубокую симпатию к Монте Питону, чей избыточный юмор также свидетельствует о глубинном отвращения к жизни» (17:viii]. Подчеркнем еще раз, теперь уже вслед за Жижском, это «движение мысли своим путем», это ее «“машинное” развертывание», а также отметим и то, что анекдоты, остроумие, шутки со времен Фрейда были и остаются свидетелями психоаналитической мысли. Обращение к анекдотам характерно и для Фрейда, и для Жижека, и для Лакана.

Стратегия анализа, избираемая Жижском, может быть названа «Лакан+». Жижек пишет о ней в своем предисловии к «Введению в популярную культуру через Лакана» [13]. Парой, ориентирующей такой подход может, например, служить формула «Кант + Сад». Анализируя эту статью Лакана, Жижек показывает, что «не Кант скрытый садист, а именно Сад — скрытый кантианец». Жижек сводит Лакана с самыми разными философами, кинорежиссерами, писателями: Хичкок и Лакан [12], Лакан и Нагель [4], Лакан» (Тарковский + Маркс) [5]… В целом, т. е. в некоем редуцированном виде Жижек определяет свой методологический подход как Лакан + немецкая классическая идеология: «Моя деятельность основывается на полном принятии понятия современной субъективности, разработанного великими немецкими идеалистами от Канта до Гегеля… Сердцевина всего моего предприятия заключается в стремлении использовать Лакана в качестве привилегированного интеллектуального оружия, чтобы сделать вновь актуальным немецкий идеализм» [17:ix].

Предельно важно то, что речь не идет только о формуле Лакан + Кто–То–Другой. Присутствие в тексте Лакана это уже Лакан+. Иначе говоря, другим Лакану всегда уже является «сам» Лакан. Можно говорить о том, что в текстах Жижека обнаруживаются «Лакан + Лакан» и «Лакан — Лакан». Основанием подхода Жижека к Лакану является одновременное чтение различных его текстов, относящихся к разным периодам, поскольку «единственный способ понять Лакана — обратиться к его работам как к работам в развитии, как к настойчивым попыткам ухватить все то же неуступчивое травматическое ядро» [16:173).

Итак, стратегема «Лакан +» может быть названа привилегированной в анализе Жижека. Что же он анализирует при помощи этой стратегемы?

— Произведения (массовой) культуры; и цель этого анализа — сделать свои идеи более понятным и доступными как для читателя, так и для себя самого [16].

Мы начали предисловие с того, что «основной» вопрос Жижека — условия субъективации. Для анализа этих условий он и обращается к различными примерам той культуры, которая порождает субъект. Например, непосредственно субъективации посвящена статья об искусстве прерафаэлитов и «Синем бархате» Дэвида Линча. В ней процесс становления субъекта соотносится с женской депрессией и переворачиванием кажущихся само собой разумеющимися причинно–следственных отношений [2:64]. В другой ситуации субъективация рассматривается сквозь призму «Бегущего по лезвию бритвы», где репликант создается в условиях корпоративного капитала и представляет собой «чистого субъекта», а утверждение «я — репликант», аналогичное альтюссеровскому «я в идеологии», оказывается единственной возможностью подтвердить свою принадлежность Другому [1:81–2].

Важно отметить, что Жижек анализирует не сам текст (Фрейда или Лакана, Хичкока или Линча), а именно культурные стереотипы, рецепцию текста. Например, в истории с Моисеем. Жижек пишет о том, что Фрейд целит в самое ценное в еврейской культуре, в фигуру Моисея, доказывая, что тот был египтянином, а не евреем. Тем самым Фрейд якобы подрывает основания антисемитизма. Однако речь идет именно о распространенном в культурном пространстве представлении о книге «Человек Моисей и монотеистическая религия», а не о самом тексте Фрейда. Жижек рассматривает не мысль Фрейда, но мысль ему приписываемую, своего рода культурную фиксацию.

Вопрос «что анализирует Жижек?» указывает и на те стратегемы, которые известны как некие общие цели Словенской Лакановской школы (к который, помимо Славоя Жижека, принадлежат Аленка Жупанчич, Младен Долар, Рената Салецл и другие). А именно: 1) прочтение сквозь призму Лакана классической и современной философии, 2) дальнейшая разработка лакановских теорий идеологии и власти, 3) лакановский анализ культуры и искусства (в первую очередь кино).

Обращаясь к Лакану в развитии, Жижек неизбежно фокусирует свое внимание на его интересе к реальному , которому в последние годы работы Лакан уделял особое внимание. Реальное — источник символизации и отход этого процесса; это — неудача тотальной символизации и стремления к прозрачности референции. Реальное просматривается только в структурных эффектах, которое оно производит в повседневности, но при этом оно не существует с точки зрения субъекта, исходя из позиции Другого. Еще одна причина неизбежного интереса Жижека к реальному — определение его как неумолимой призрачной логики капитала, структурирующего символические отношения, а также его явление во взаимоотношении с либидо [22]. Призраки, порожденные этой экономикой либидо–капитала, оказываются реальнее реальности; истиной становится то, чего никогда не было, но что предстает перед нами, когда мы оборачиваемся назад. Временная последовательность возникает за счет вневременного реального , и каждая временная реальность конституирует свое вечное исключенное из времени реальное .