Андрей Кураев - Лекции

Для начала обратимся вновь к гносеологии. Давайте сопоставим, как работает учёный и как идёт путь духовного познания просто человека. Любой акт научного познания состоит из трёх основных частей: это объект познания (то, что я познаю), субъект познания (это я сам — тот, кто познаёт) и инструмент познания (с помощью чего я познаю: это может быть мой язык, моя математическая модель, моё тело, телескоп, микроскоп, синхрофазотрон и так далее). Что я делаю? В классической новоевропейской науке я беру объект и заставляю его повернуться ко мне такой стороной, которая меня интересует: я с пристрастием допрашиваю природу.

Галилео Галилей — основоположник новоевропейской науки — неслучайно говорил: лилео Галилей — основоположник новоевропейской науки — неслучайно говорил: »Эксперимент — это «испанские сапоги», в которые я зажимаю природу, чтобы заставить её дать нужный мне ответ»… Эксперимент — это «испанские сапоги», в которые я зажимаю природу, чтобы заставить её дать нужный мне ответ»…

У нас уже 5 лет проходят регулярные встречи богословов, философов и физиков в Дубне, в ядерном центре. Года три назад нас повезли в сам ядерный центр из Дома учёных, и мы немножко видели сам этот синхрофазотрон. И вот физик, который нас водит, очень точно пояснил, чем они тут занимаются. Он говорит: нас уже 5 лет проходят регулярные встречи богословов, философов и физиков в Дубне, в ядерном центре. Года три назад нас повезли в сам ядерный центр из Дома учёных, и мы немножко видели сам этот синхрофазотрон. И вот физик, который нас водит, очень точно пояснил, чем они тут занимаются. Он говорит: »Представьте себе вот такой вот зал и в конце этого зала — вот здесь — мы вешаем швейцарские часы. Потом отходим в тот конец зала, берём крупнокалиберный пулемёт и расстреливаем эти часы из пулемёта. Затем мы подходим, собираем ошмётки и по ним пробуем составить представление: что это такое было, как работало и зачем?». П редставьте себе вот такой вот зал и в конце этого зала — вот здесь — мы вешаем швейцарские часы. Потом отходим в тот конец зала, берём крупнокалиберный пулемёт и расстреливаем эти часы из пулемёта. Затем мы подходим, собираем ошмётки и по ним пробуем составить представление: что это такое было, как работало и зачем?» .

Если вы помните даже школьный курс физики, то, действительно, берётся, скажем, плата с расщепляемыми материалами, бомбардируется тяжёлыми частицами — соответственно, элементы эти разлетаются, по камере Вильсона пробуем определить, как летели осколочки и что они такое были? Затем говорим — вот, знаете ли, мы такое обнаружили.

В области духовного познания… можем ли мы себе позволить нечто такое? Сейчас я вас попрошу вспомнить энгельсовское учение о формах движения материи (примитивная натурфилософия, но что поделаешь, другой советский человек не знает). Помните, там есть физический уровень движения материи, химический, биологический, социальный. Так вот, посмотрите: при переходе нашего изучения на более высокий уровень организации бытия субъект исследования становится всё более и более пассивен .

Я как физик могу всё, что угодно делать с моим исследуемым материалом. Как биолог я уже не всё могу себе позволить в обращении с животными, потому что животное должно мне само о себе сказать нечто — разрешить мне нечто узнать о его жизни. Что‑то я должен, простите, просто подсмотреть: я могу разрушить животное так, что оно живым перестанет быть…

Переходим на общение с человеком: могу ли я ставить эксперименты на человеке? Меня, скажем, интересует — есть в вас совесть или нет? Я могу, конечно, попробовать вам серной кислотой капать на лысину, например, и смотреть на реакцию. Но вряд ли это достойный способ, для того чтобы познакомиться и нечто важное о вас узнать. Человек может познать человека только в результате откровения, в результате диалога. Значит, чем выше уровень бытия, тем больше идёт нарастание диалогичности в отношениях субъекта исследования и того, что он исследует.

Что такое откровение, замечательно сказал один из незаслуженно забытых богословов XX века — по имени Вини Пух. Однажды — вы помните — Пятачок попросил Вини сочинить вопилку. А Вини Пух ему просто гениальную формулу искусства религиозного дал: о такое откровение, замечательно сказал один из незаслуженно забытых богословов XX века — по имени Вини Пух. Однажды — вы помните — Пятачок попросил Вини сочинить вопилку. А Вини Пух ему просто гениальную формулу искусства религиозного дал: »Нет, Пятачок, ничего не получится. Понимаешь, поэзия — это не такая вещь, которую ты идёшь и находишь, а это такая вещь, которая находит тебя. И единственное, что ты можешь сделать, это пойти и встать в такое место, где тебя могут найти». Вот это и есть (я не шучу!) — это, действительно, определение откровения. Н ет, Пятачок, ничего не получится. Понимаешь, поэзия — это не такая вещь, которую ты идёшь и находишь, а это такая вещь, которая находит тебя. И единственное, что ты можешь сделать, это пойти и встать в такое место, где тебя могут найти». Вот это и есть (я не шучу!) — это, действительно, определение откровения.

Я могу вам привести цитату из величайшего русского философа Семёна Франка. Он говорил так: могу вам привести цитату из величайшего русского философа Семёна Франка. Он говорил так: »Откровение есть там, где какая‑либо реальность своей собственной активностью открывает нам свой смысл, своё присутствие…». Значит, мы человека можем познать только по откровению. О ткровение есть там, где какая‑либо реальность своей собственной активностью открывает нам свой смысл, своё присутствие…» . Значит, мы человека можем познать только по откровению.

»Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся,

И нам сочувствие даётся, как нам даётся благодать…».

Тем более в отношениях с Богом. Мы Его что тоже можем расстрелять, зажать в испанские сапоги: «Ну‑ка признайся, ты един в трёх лицах или наоборот?!» Не получится такого ничего… Мы можем только своё сердце приуготовить к принятию вести от Бога…

…И вот здесь очень важная вещь: по чемумы можем узнать Бога? По чему? Любая развитая религиозная доктрина, не только христианская, утверждает, что Бог в сущности своей непознаваем, он выше наших слов. Означает ли это, что мы вообще ничего о Нём не можем сказать? Нет, неправда. Григорий Богослов говорит так: «Мы знаем, что Бог есть. Мы не знаем, правда, чтоОн есть» …

Но как мы можем понять — чтоОн есть? В том‑то и дело, что Бог выходит из своей трансцендентности — из своей потусторонности — и своей благодатью касается наших сердец. Так вот, оказывается, в чём дело: непосредственный предмет религиозного исследования, непосредственный предмет богословского изучения — это сердце человека…