Шри Ауробиндо - Шри Ауробиндо. Тайна Веды

А Веда вся состоит из таких образов. Результатом становится умопомрачительная путаница и туман в наших головах, из чего сразу становится очевидной вся бесполезность любого перевода ведийских гимнов без попытки одновременного истолкования их. «Заря и Ночь – торжественно возглашается в ведийском стихе – две сестры, разные по форме, но единые по духу, вскармливают грудью одного божественного Младенца». Мы ничего не понимаем. Заря и Ночь действительно различаются по форме, но отчего они едины по духу? И что это за младенец? Если это Агни, огонь, то как нам понимать Зарю и Ночь, которые поочередно вскармливают зародившийся огонь? Но ведийский поэт думает не о физической ночи, физической заре или физическом огне. Он думает о чередованиях в собственном духовном опыте, с его постоянным ритмом смен возвышенного и золотого озарения и срывов во мрак или возвращениями к нормальному непросветленному сознанию, он говорит о росте зародившейся силы божественной жизни внутри себя посредством этих чередований и даже благодаря самой силе их постоянной смены. Ибо в обоих состояниях, скрытое или явленное, все равно действует все то же божественное начертание, идет все тот же возвышающий душу труд. Так, образ ясный, лучезарный, тонкий, глубокий, яркий для ведийского ума, представляется нам бессмысленным или имеющим неясный смысл, а потому воспринимается как напыщенный и претенциозный, как некое украшательство, свидетельствующее о неумелости и незрелости литературного ремесла.

Точно так же, когда провидец из рода Атри взывает к Агни: «О Агни, о Жрец жертвоприношения, развяжи на нас путы», – то он использует образ не только естественный, но и полноправный по смыслу. Он имеет в виду втрое свитую веревку из ума, нервов и тела, которой, как жертва, душа связана в великом всемирном жертвоприношении, в приношении Пуруши; провидец думает о силе божественной Воли, уже пробужденной и действующей в нем, об огненной, всепобеждающей божественности, которая поднимет подавленное божественное начало в нем и разорвет узы, удерживающие его в рабстве; провидец думает о мощи этой растущей Силы и внутреннего Пламени, которые, получив все, что он способен им предложить, уносят это в собственный, далекий и труднодостижимый дом, высокую обитель Истины, в Далекое, в Тайное, в Наивысшее. Но все эти ассоциации пропадают для нас втуне; наши умы целиком поглощены идеями ритуального жертвоприношения и материальных веревок! Вероятно, мы представляем себе сына Атри, связанного как жертва в древнем варварском жертвоприношении, умоляющего бога Огня о физическом вызволении!

Чуть дальше провидец повествует о разгорающемся Пламени: «Агни широко сияет безбрежным Светом и делает все вещи явными своим величием». А это как мы должны понимать? Должны ли мы предположить, что певец, неизвестно как освобожденный от своих уз, безмятежно восторгается огромным пыланием жертвенного огня, которому предстояло поглотить его самого, и удивляться мгновенной переменчивости примитивного ума? Лишь когда мы открывает, что «безбрежный Свет» – это устоявшееся выражение, которое на языке мистиков означает широкое, свободное и лучезарное сознание за пределами ума, нам открывается подлинная смысловая нагрузка стиха. Провидец воспевает свое освобождение из втрое свитых пут ума, нервов и тела, а также рост знания и воли внутри себя, возвышающих его на уровень сознания, где настоящая истина всех вещей, выходящая за пределы их видимой истины, становится, наконец, проявленной в безбрежном озарении.

Но каким образом донести в переводе весь этот глубокий, естественный и сокровенный смысл до понимания других? Только переводом истолковательным: «О Воля, о Жрец нашего жертвоприношения, сними с нас путы нашего рабства» и «Это Пламя сияет безбрежным Светом Истины и своим величием делает все вещи проявленными». Тогда читатель, по крайней мере, сможет уловить нематериальную природу веревки, света, пламени; ему передастся нечто от смысла и духа этого древнего гимна.

Приведенные примеры должны пояснить используемый мной метод. Я иногда оставлял в стороне образ, но так, чтобы не разрушить всю структуру внешнего символа и чтобы не подменить перевод комментарием. Было бы недопустимым насилием лишить драгоценное одеяние ведийской мысли его великолепных украшений или заменить его грубым рубищем обыденной речи. Но я старался всюду сделать его как можно более прозрачным. Значимые имена богов, царей, риши я переводил, выявляя их полускрытый смысл, – иначе покров бы остался непроницаемым; в тех случаях, когда образ был мало существенным, я жертвовал им ради его психологического эквивалента; там, где образ влиял на колорит окружающих слов, я старался найти фразу, которая сохранила бы образ и все же показала ее смысловую насыщенность. Иногда я даже прибегал к двойному переводу. Например, ведийское слово, которое означает одновременно и свет или луч и корову, я, в зависимости от контекста, переводил как «Свет», «сияния», «сияющие стада», «лучезарные коровы», «Свет, матерь стад». Слово «сома», означающее амброзию, ведийский напиток богов, я переводил как «нектар восторга» или «вино бессмертия».

В целом, ведийский язык – инструмент могучий и замечательный, это язык лаконичный, сложный, зрелый, насыщенный, тяготеющий в своих оборотах скорее к следованию за естественным полетом мысли ума, чем к гладким и стройным построениям и ясным переходам, свойственным логическому и риторическому строю. Однако такой язык при переводе на английский без изменений воспринимался бы как грубое, отрывистое и туманное, мертвое и тяжеловесное движение, утратил бы всю утреннюю бодрость и могучую поступь оригинала. Поэтому я предпочел придать переводу форму более пластичную и естественную для английского языка, используя конструкции и приемы перевода, наиболее соответствующие современной речи, сохраняя в то же время логику мысли оригинала; и я без всяких колебаний отказывался от сухого лексического эквивалента ведийского слова, давая вместо него целую английскую фразу, когда это диктовалось необходимостью передать весь смысл и ассоциации. Я все время помнил о главной цели – сделать внутренний смысл Веды доступным для современного развитого интеллекта.

Но при всем том добавление ряда примечаний оказалось совершенно неизбежным, хотя я старался не перегружать перевод примечаниями и не увлекаться чересчур длинными пояснениями. Я полностью исключил академический подход. В Веде встречается целый ряд слов, значение которых сомнительно, целый ряд идиом, смысл которых может быть установлен только умозрительно или же условно, немало стихов, которые допускают два и более возможных толкования. Однако перевод избранного мной типа не допускает изложение затруднений и колебаний исследователя. Я также предварил перевод кратким очерком основной мысли Веды, который необходим для читателя, желающего ее постичь.