Феофан Затворник - Письма к разным лицам

«Жизни умственной и деятельной никакой». – Что ум у монахинь не спит, об этом была речь. Он у них занят своего рода предметами. Здесь вы, кажется, разумеете научность. Как наук монахини не проходили, то и предметами научными теперь не занимаются, не читают о том и не думают. Это совершенная правда. Даже и проходившие науки бросают их в сторону. Но это не значит, что у них деятельности умовой нет. Есть, только обращена не на научные предметы. Если стать взвешивать, какие предметы выше и ценнее, то преимущество, бесспорно, окажется на стороне тех, коими занимают ум свой монахини. Одно укажу – эти предметы вечны и к вечному спасению ведут, а научные предметы временны и вместе с временем совсем исчезнут, спасению же могут только не мешать, – и если способствовать, то очень косвенно и притом под условием полного и беспрекословного подчинения первым.

Под жизнью деятельной, верно, вы разумеете хлопотливую жизнь по семейству, по торговым предприятиям, по делам службы гражданской и военной, по мастерствам и искусствам. Такой хлопотливой жизни, как в миру, у монахинь, конечно, нет; но тем не менее есть жизнь деятельная, только своего рода, как и умовая. Даже скажу, что она по предметам схожа с мирскою. И тут есть деятельность такая же, какая бывает в семье, потому что монастырь есть семья родных по духу сестер. Сюда относятся труды по изготовлению пищи, пития, по мытью, соблюдению чистоты и охране и подобное. Есть деятельность и такая, как у мастеров мирских и художников – это шитье, вязание, ткание, разного рода вышивание, рисование. Все это в совокупности составляет то, что выше вы назвали трудом телесным. Мимоходом спрошу вас, как же это у вас выходит: «труд телесный, непосильный даже, и деятельности никакой»? – Но полагаю, что вы разумели деятельность самоначинательную, т. е. нет такой деятельности, чтоб каждая сама предпринимала, начинала, продолжала и кончала, как ее душе угодно. Деятельность идет, но все по приказу и указу, а не самоначинательно. Это так, и этим существенно отличается деятельная жизнь монастырская от подобной же деятельности мирской. Но в этом не невыгодная, а выгодная сторона деятельности монахинь по приспособленности ее к главной цели монашества – жить всегда в Боге. Главнейший враг жизни в Боге есть многозаботливость, а многозаботливость есть рычаг, приводящий в движение самоначинательную мирскую деятельность. С утра до ночи темной каждый день гоняет она мирских предпринимателей от одного дела к другому и на минуту не дает покоя. Некогда им обратиться к Богу и побыть с Ним в молитвенном к Нему возношении. Эта многозаботливость у монахинь места не имеет. Понимающие дело затем и в монастырь вступают, чтоб избавиться от сей мучительницы. И избавляются. Вступающая в обитель отдает себя в работу обители, а обитель дает ей кров, пищу, одежду и всякую защиту. Как эта сторона совершенно обеспечена, то многопопечительной заботливости места нет; она и отходит. По отпадении же ее ум и сердце остаются совершенно свободными и никакой помехи не имеют в том, чтоб пребывать в Боге и Богом услаждаться. Те, которые с разумом ведут свое дело монашества, скоро и преуспевают в этом, и установляются у своей цели. Затем остается только блюсти сие сокровище. И блюдут. Каждая инокиня имеет свой урок сделать в сутки то и то. Как эти работы привычные, то не требуют особого внимания. И бывает, что руки работают, а ум с Богом беседует и питает тем сердце. Такую норму внутреннего строя прописал еще святой Антоний Великий. Так видите, что и у монахинь есть деятельная жизнь, похожая на деятельность мирянок; только нет у них при сем многозаботливости, грызущей мирянок, свобода от которой по порядкам монастырской жизни и дает им способ быть у своей цели или пребывать неотходно с Богом и в Боге.

Вы слишком много даете цены душевной деятельности, то есть знательной, предпринимательной и художественной, и особенно знательной. Но ведайте, что для духовной жизни, какую проводить берутся монахини, развитие душевной стороны совсем не требуется. Духовная спасительная жизнь зачинается и развивается независимо от душевного развития. Отсутствие последнего никакого ущерба не причиняет первой и достоинства ее не умаляет. Душевность вся, и в самом лучшем ее виде, цену получает только тогда, когда вполне подчиняется духовности, сама же по себе ничто для вечности. В будущем веке все будет духовно, душевное же все отпадет и здесь останется, как временное. И видим, какие светлые личности выходят из простых монахинь, когда они возьмутся за дело как следует! Нам с вами труднее так успеть, как они. Ибо у нас душа слишком тучна. Когда-то успеем мы переделать ее и утончить; а у них она готова, и они действием духа вдруг делают из ней, что находят потребным. Ваше положение для цели, вами избранной, гораздо хуже, чем положение монастырок, которых вы дурно понимаете.

Что касается до того, будто духовного назидания нет, то потрудитесь вновь прочитать, что я писал против ум спит у монахинь. Прибавлю здесь, что монахини внимательные, и сами того не замечая, преуспевают в духовном назидании. Для душевного знания надо много читать; для духа довольно одного текста Писания на целый день, а иногда и не на один. Внимательные монахини, внимая чтению Псалтири, Евангелия, Апостола и другим положенным чтениям и службам, как дар от Господа получают то, что один, или два, или более текста прильнут к сердцу и займут собой все сознание сладостно и начнут испускать из себя лучи ведения духовного. Получающие это не отрывают уже от них внимания и все более и более развивают мысли их, питаются ими и насыщаются. Вот и непрерывная цепь назидания во весь день. Назидания, полученные сим путем, не забываются, ибо не памятью заучаются, а сердцем приемлются. Так идет изо дня в день. Духовное назидание множится, и ведение духовное растет, крепнет и приобретает все более и более полноты, пока достигнет цельности, все объемлющей. Многие монахини, и из простых, обладают сим достоинством, хотя не трубят о нем. Суждение наше о сем деле весьма неправо. Хотел бы приписать: «Сознайтесь, но вы не можете этого сделать». После сами увидите.

Заключаете вы свою рецензию так: «В самой жизни монастырской не вижу ничего отрадного для духа. Зависть, злоба, ложь и деспотизм – вот главные двигатели этой замкнутой жизни; любви к ближнему никакой». – Какие ужасы! Волос дыбом становится. Вы точно в ад попали. И это еще на первых порах. Что дальше-то будет? Увы, бедненькая! Но я не берусь жалеть о вас, а, напротив, приговариваю: «Поделом! За кривотолк». Из предыдущих ваших суждений ни одно не оказалось правым. А это из неправых неправейшее есть. Тут одно только можно не отрицать, именно то, что вы ничего отрадного не видите. Но вина этому не монастырская жизнь, а ваше невидение. Не видите, потому что очей не имеете, которые бы исправно видели. Зависть, злоба, ложь бывают у иных, немногих, но не как постоянные качества, а как случайности: бывают и сплывают. А вы всех и навсегда заклеймили этими качествами. Уж это болезнь ученых все обобщать. Заметили вы за одной и двумя или слышали о них нечто подобное, и тотчас решаете: «Все и всегда таковы. Любви к ближнему нет никакой». – Обитель есть общество сестер. И они не напрасно носят это название, а действительно любят друг друга родственно, не плотской, а духовной родственностью. Бывают иногда разлады; но разладят и опять сладят. И к посторонним питают любовь, деятельно же являют ее по мере возможности, ибо сами скудны и работают на монастырь. Помощь нуждающимся лежит на монастыре; и он исполняет это, сколько сил достает. У нас почти нет богатых обителей. Одна-две, и обчелся. Достаточных довольно есть; но столько же, если не более, и бедных. По этому и судить надо об их благотворительности. А вы ни на что смотреть не хотите и порешили: «Любви нет». А деспотизм что? – Это вы снаружи смотря видите деспотизм; а внутри никто его не видит. Потому что все с тем и в обитель поступают, чтоб не иметь своей воли и делать, что прикажут, не рассуждая, для чего и почему. Как с этим условием поступали, то и не видят ничего неправого в том, что никому не дается жить по своей вольке. В этом основа не монастырской только, но вообще духовной жизни. Отсечение своей воли и своего ума есть условие к преспеянию в духовной жизни. Жизни сей нельзя развернуться, пока в силе я. Жизнь монастырская вся и направлена к тому, чтобы стереть в порошок этот кремневый камень. И кто охотнее подвергает себя этому трению, тот скорее и успевает в духовной жизни. Вы судите по-мирски, где не тронь меня составляет коренной закон жизни. Что в миру главное, тому противоположное должно быть главным в монашеской жизни. Вы еще мирянка в духе. И хотите, чтоб монастырь дышал по-мирски, чтоб вам просторнее было там дышать. Но ведь этому сбыться нельзя. Потому собираетесь довольствоваться тем, что противоположно миру и, следовательно, вам не по сердцу.