Дмитрий Шишкин - Возвращение красоты

Я ставлю пакет с вещами в ногах на койку, ложусь поверх одеяла и так забываюсь, погружаюсь потихонечку в сон. Вставать и вычитывать правило в одиночку кажется мне неудобным. Вроде как выпендриваюсь… А вместе, я смотрю, братия не молится… А мы вот молились… тогда…

Ну вот и оправдался… Лентяй!.. Что ты будешь делать?!

Мимо еще долго, кашляя и шаркая тапками, бродят бородатые растрепанные мужики. В помещении — спертый, тяжелый воздух: пахнет потом, грязными портянками, навозом и кожей. Ядреный казарменный дух.

Да, это гостиница не для нуворишей, думаю я сквозь сон, и мне вдруг становится радостно, весело даже оттого, что в Оптиной все по-прежнему и… хорошо все-таки!

Я засыпаю, ворочаюсь, борюсь всю ночь с какими-то нелепыми грезами; под утро забираюсь, озябнув, под одеяло и не знаю, что будет завтра. Не знаю! Не могу даже знать… Рыжий паломник с лицом отчаянного разбойника сказал мне, что отца Илия в монастыре нет. Рыжий сам видел, как он садился в машину и его увозили куда-то вчера вечером.

— Может в это… в монастырь женский уехал. Как его?.. — морщился «разбойник».

— В Шамордино?

— Во, точно!..

Сколько там старец пробудет — никому неизвестно. Может быть, день-два, а может быть, неделю… Мне нужно ждать. Я должен дождаться старца во что бы то ни стало!.. Все. Сплю. На этот раз уж точно…

Будит меня звонок. Все тот же колоколец трезвонит, знакомый, что и десять лет назад. В школах таким первый звонок дают (да и последний тоже). Выпускник идет по кругу, а первоклашка у него на шее (в фартучке белом, с бантами на голове) мотает что есть мочи, не нарадуется: вроде как баловство одно, а никто не ругается — все довольны!

Я вскакиваю на удивление легко. Бодрость во мне зовущая, звонкая. Помню, раньше все не мог на полунощницу проснуться: и хотел, а не мог. Как свинцовые были веки… Просыпал, потом томился, мучался и… снова просыпал все время. Но вот теперь — вскочил!

Одеваюсь быстро впотьмах: набрасываю куртку, шарф запахиваю, натягиваю на уши шапчонку и выхожу из скита.

Ночь глухая. Мороз, тишина и скрип снега… Мощные, в два обхвата, стволы дубов и сосен выплывают из тьмы. Путаница кустов, бойкий подлесок и тропа, которую скорее угадываешь, чем видишь. Чуть оступился, сошел с нее — и тут же провалился по колено в снег. И так — несколько раз…

Я иду на полунощницу, как мечтал когда-то, нащупываю свой путь…

В храме тишина, какая бывает только в Оптиной перед рассветом. Монашеская сокровенная тишина и трепетный полумрак. Огоньки лампад теплятся таинственным светом: красные, синие, зеленые маяки… Людей мало, свечей горящих совсем нет. Я неторопливо, чинно обхожу храм, не заботясь о внешнем, как это бывает, когда людей много. Как покойно, как хорошо на душе!

Прикладываюсь к иконам и снова узнаю, вспоминаю… Вот образ преподобного Серафима Саровского с частицей мощей в левом нижнем углу. У этой иконы я всегда стоял на службах, считал это место «своим». Теперь здесь деревянная резная ограда… На высокой доске запечатлен образ великомученика и целителя Пантелеимона. Я тогда, к стыду своему, и не знал, что это за святой. Но с первого взгляда он поразил меня. Я подолгу стоял, всматривался в светлый, открытый лик, мысленно говорил с ним о многом и никак не мог надивиться своему чувству — что передо мной стоит, слушает меня «настоящий», живой святой!

Но вот начинается служба. Я становлюсь в очередь, заполняю записочки о здравии, упокоении, покупаю и зажигаю свечи, молюсь… Время течет по-монастырски неторопливо. Спешить здесь некуда, вечность не знает спешки…

В какой-то момент братия, сгрудившись, начинает прикладываться к мощам преподобного Амвросия. Народ подтягивается к солее, и я выхожу из своего закутка, пробираюсь ближе к амвону. Вижу, как монахи один за другим склоняются над ракой, отходят в сумеречную глубину и там принимают благословение… у старца Илия. Значит, он здесь! Сердце мое подпрыгивает радостно: старец здесь!!!

В схимническом облачении, бледный, смиренный, он сидит на скамеечке и благословляет по очереди монахов; с некоторыми по обычаю лобызается в плечо и руку. Как же мне подойти к нему… словечко сказать, услышать ответ драгоценный, в душу его вложить… как талант?..

Тревога во мне. Не могу больше ни о чем думать. А вдруг он исчезнет опять, уедет куда-нибудь?..

Вот последний монах проходит, батюшка встает со скамьи, кто-то из мирян протягивает к нему ладони лодочкой, потом другой, третий… Старец идет, благословляя, по кромке толпы, в которой затерялся и я, и вдруг поворачивает лицо и бросает быстрый внимательный взгляд из-под куколя прямо мне в глаза. Мгновение! И кажется, что он уже понимает и знает все, что творится в моей душе. Потом он как-то наискось вклинивается в толпу, и я теряю его из вида. Вытягиваю шею… ищу… но нет, не нахожу больше. Куда же он делся? Неужели вышел из храма, а может быть, просто зашел в алтарь? Я больше не могу ни о чем другом думать и все высматриваю напряженно, тревожно — где же он, где?!

Через несколько минут старец появляется снова — выходит из алтаря в сопровождении отца Илиодора и обращается к группе подростков (очевидно, школьников или гимназистов, приехавших на экскурсию). Он беседует с ними негромко, а я рядом — только и жду момента, чтобы обратиться с вопросом. Но вот он разворачивается и снова уходит в алтарь. Опять томление, неизвестность… Школьники уходят куда-то, но старец появляется вновь. Теперь он уже с крестом и Евангелием. Значит, будет исповедовать!

Я иду за старцем к мощам преподобного Нектария и становлюсь на исповедь третьим или четвертым. За мной тут же вырастает, выстраивается толпа. Из школьников на исповедь стал только один парнишка, и я слышу приглушенное возмущение отца Илиодора, обращенное, видимо, к руководителю группы: «Как это так? Ты же детей в монастырь привезла, старец специально вышел, и не поисповедоваться! Куда они делись все? Ну как же так можно?!».

Значит, старец специально вышел исповедовать ради школьников. А мог бы и не выйти…

Какая-то тетка категорично замечает, указывая на стоящего рядом со мной мужика: «Я за ним. А вы идите назад!». Я не спорю, молчу, но, конечно, никуда не иду, а стою себе тихонько там, где стоял. Тетка исчезает. Говорит: «Я пошла за стульчиком для старца».

Ну вот и хорошо. Слава Богу за все!

Батюшка раскладывает на аналое крест, Евангелие, и вдруг (опять то же самое) — быстрый внимательный взгляд прямо в глаза, в душу, словно выделил батюшка, увидел что-то такое, чего я сам в себе не вижу и не знаю пока.

Но вот начинается исповедь. Я понимаю, что это не просто перечисление грехов, пусть даже покаянное, а сокровенная, духовная беседа. Понимаю и думаю — как же мне собраться с мыслями, построить свою речь так, чтобы не было в ней ничего лишнего?.. Как сказать ясно и четко о том главном,что меня тревожит, что болит в душе и требует разрешения? И я молюсь, чтобы не заблудиться мыслями и языком… чтобы Господь открыл через старца святую волю Свою.