Азиз Ниязи - Жить со смыслом: Как обретать помогая и получать отдавая

В дымном мареве пустыни появлялись огромные голубоватые озера, отрывались от земли и таяли в раскаленном воздухе. Шел четвертый день нашего путешествия через Гоби. Колеса велосипедов вязли в песке, и мы понуро брели, толкая тяжело нагруженные машины. Запасы воды были на исходе. Свернув в сторону от железной дороги, связывающей Монголию и Китай, мы хотели срезать петлю магистрали, обходящей барханы Гоби с востока. В итоге оказались среди этих самых барханов, потеряли дорогу и обреченно шагали, ориентируясь по солнцу и компасу.

– Если так дальше пойдет, мы до станции не доберемся, – просипел Денис, мой напарник.

– Бросим велосипеды и двинем пешком, налегке, – ответил я, – а то высохнем в этой пустыне. Если завтра колодец не найдем, так и сделаем…

Как только я договорил, из заднего колеса моего велосипеда раздалось знакомое шипение.

– Опять колючки! Ну откуда они здесь-то взялись? – в сердцах воскликнул я, бросил велосипед и устало опустился на горячий песок.

Денис упал рядом. Мы достали фляги и сделали по маленькому глотку теплой воды, долго держа ее во рту, смакуя слегка отдававшую металлом влагу. Потом развьючили моего железного коня и заменили порванную камеру. Все было готово, чтобы продолжить наш безнадежный путь. И в этот момент мне показалось, что кто-то внимательно наблюдает за нами. Я обернулся. На вершине бархана стоял могучий верблюд, на спине которого восседал старик-монгол. Заметив, что я на него посмотрел, он сделал жест рукой, приглашая следовать за ним, и исчез за барханом.

– Чего это он, а? – вопросительно глянул на меня Денис. – Откуда вообще здесь кочевники?

– Неважно, – ответил я, поднимая велосипед. – Воду он точно пьет, так что пошли за ним!

Мы взобрались на бархан и с радостью увидели стоящую вдалеке юрту. Старый монгол уже спешился и привязывал своего верблюда.

Через несколько минут мы уже сидели на деревянной кровати, и пили показавшийся нам божественным напитком монгольский чай – солоноватый, с маслом и молоком. Старик все это время молчал, и только подливал чай в быстро пустеющие пиалы. Чай скоро кончился, и я попросил, с трудом подбирая монгольские слова: «Усу! Усу болх уу?»

Старик встал и зачерпнул из большой алюминиевой фляги ковш воды. А мы все пили и пили, и не могли остановиться. Наконец, я выдохнул, и сказал, что больше не могу.

– Баярлаа! – благодарно улыбнулся я старику. Он не ответил, сел на низкий табурет, достал трубку и закурил. Я оглядывал юрту – небольшая, старая, на женской стороне пусто.

«Один старик живет, без жены, – подумал я. – И как с хозяйством справляется?»

Неожиданно взгляд мой упал на старенький аккордеон, стоящий в хойморе, на священной стороне юрты. Я показал на него пальцем и спросил: «Болх уу? Дуу болх уу?»

Старик кивнул. Я осторожно взял инструмент, подтянул лямки, тронул клавиши. Аккордеон сипел, из дырявых мехов вылетала пыль, некоторые кнопки западали. Но играть было можно. Я заиграл что-то из классики, поглядывая на монгола. Тот равнодушно курил, не глядя на нас. И вдруг, словно кто-то подсказал мне, что нужно делать, я заиграл «Катюшу». Старик встрепенулся, посмотрел на меня очень внимательно и что-то сказал по-монгольски.

– Я… Я не понимаю… – смутился я и перестал играть. И тут старик закивал, показывая рукой на аккордеон и на меня. Я заиграл, потом запел. Старый монгол слушал внимательно, и только в конце песни я заметил, что руки у него дрожат.

– Орос? Русский? – спросил он.

– Да, из России! Орос, Орос! Москва! – радостно закивал я.

Монгол встал и двумя руками показал сначала на нас, потом на пол юрты и вышел наружу. Вскоре до нас донеслось характерное шарканье ног уходящего верблюда.

– Вы о чем тут руками машете? – шепотом спросил Денис. – И что с дедом-то случилось?

– Не знаю. Я понял так, что он попросил нас здесь его подождать.

– Подождем. Хоть не так жарко, как снаружи.

Прошло какое-то время. Мы выпили еще по ковшику воды и наслаждались домашним уютом. По сравнению с занесенной песком палаткой юрта казалась настоящим домом. Неожиданно дверь распахнулась, вошел хозяин, но не один. С ним приехала пожилая монголка с изборожденным морщинами лицом. Они сели передо мной, и старик показал рукой на аккордеон. Я снова сыграл «Катюшу», потом спел другие военные песни советских лет. Старики слушали молча, и вдруг я увидел, что по морщинистому лицу монгола катятся слезы.

– Война… Халх-Гол война, япон напал. Друг был. Русский друг, – с трудом подбирая слова, сказала бабушка. – Песни пел. Его гармонь был… Погиб он. Гармонь остался. Память…

Старик снова кивнул, показывая на аккордеон, и я заиграл. Но пел с трудом – в горле стояли слезы. Даже мой товарищ, циник и хохотун, притих и внимательно слушал, глядя в пол.

Когда запас военных песен, которые я знал на память, иссяк, старик снова набил трубку, закурил и сказал, внимательно посмотрев на меня:

– Чи бадарчин байн! Сайхан бадарчин!

– Это – имя. Твой имя – Бадарчин! – улыбнулась бабушка.

Старики не отпустили нас, уговорили остаться на ночь. Утром мы подкрепились крепким бараньим бульоном, вдоволь напились чая. Старый монгол наполнил наши фляги и канистры водой и вызвался проводить до какого-то непонятного места, которое он называл «сайхан дзам». Мы подтянули ремни рюкзаков, попрощались с бабушкой и пошли за верблюдом нашего проводника. А бабушка стояла с пиалой молока, кропила им на следы наших велосипедов и что-то тихо повторяла, словно шепча молитву-напутствие.

Спустя несколько часов старик вывел нас на потерянную двумя днями раньше дорогу. Он улыбнулся уголками губ и сказал, показывая на грунтовку: «Сайхан дзам!»

На прощание старик крепко пожал нам руки, потом молча отвернулся, сел на верблюда и вскоре исчез за пологим склоном бархана. Еще через двое суток мы добрались до железнодорожной станции, пополнили запасы воды и вновь углубились в Гоби, медленно приближаясь к китайской границе…

Спустя год я снова оказался в Монголии. Гуляя по Улан-Батору, я забрел на окраину города, где внимание мое привлек интересный буддийский храм. Как я понял из его названия, «Манба-Дацан» был центром тибетской медицины и одновременно медицинским университетом.

Зайдя внутрь, я подошел к старому ламе, который взвешивал какой-то порошок и аккуратно пересыпал его в бумажные пакетики. Я попытался с ним заговорить, подбирая известные монгольские слова. В ответ старик только улыбнулся и показал рукой на высокого молодого ламу, который давал какие-то советы пожилой женщине с ребенком. Когда лама освободился, я подошел и поздоровался:

– Сайн байна уу! Здравствуйте!

Лама внимательно посмотрел на меня и ответил на чистом русском языке: