Кен Уилбер - Благодать и стойкость: Духовность и исцеление в истории жизни и смерти Трейи Кимам Уилбер

Я допишу это письмо после нашего разговора с доктором Шейефом в понедельник, когда будут готовы результаты компьютерной томографии и мы узнаем, что там с моей опухолью в мозге. На выходных придется потренироваться в хладнокровии, чтобы подготовиться к новостям понедельника…

— Вы любите лакрицу? — таковы были первые его слова.

— Лакрицу? Это мое любимое лакомство.

После этого все наши встречи с Шейефом начинались с того, что он угощал меня самой лучшей лакрицей, какую мне приходилось пробовать.

Впрочем, была не только лакрица. Было еще и пиво. Шейеф установил автомат по продаже пива — два пива «Кёлыы» за пять марок — прямо в клинике. В тот день, когда мы уехали с Тахо, я перестал пить водку, но позволял себе пиво. Сам Шейеф раньше пил по десять-пятнадцать баночек в день (немцы — мировые лидеры в потреблении пива на душу населения), но сейчас у него диабет, и ему приходится довольствоваться жалкой заменой — лакрицей. А с автоматом мы быстро подружились. «Пиво, — поощрял меня Шейеф, — единственный алкогольный напиток, который дает организму больше, чем отбирает», — и автомат стоял в открытом доступе для всех пациентов.

В какой-то момент я спросил у него о том же, о чем часто спрашивал других врачей, — порекомендовал бы он этот конкретный курс лечения своей жене. «Никогда не спрашивайте врача, что он порекомендует жене. Вы ведь не знаете, хорошие ли у них отношения. Спрашивайте, что он порекомендует своей дочери!» — ответил он, рассмеявшись.

— Хорошо, а дочери? — спросила Трейя. Она имела в виду метод подавления выработки гормонов надпочечниками при раке груди.

— Мы его не используем: он сильно снижает качество жизни. Никогда нельзя забывать, — добавил он, — что вокруг опухоли живет человеческое существо.

Вот тогда-то я просто влюбился в Шейефа.

Мы спросили у него про еще один метод лечения, популярный в Штатах. «Нет, мы этим не занимаемся». — «Почему?» — «Потому, — прямо ответил он, — что он отравляет душу». Этот человек знаменит тем, что применяет самую агрессивную химиотерапию в мире, однако есть средства, которые он просто не станет применять, потому что они отравляют душу.

— А как насчет распространенного представления, что рак вызван только психологическими факторами, что это психогенетическая болезнь?

— Некоторые говорят, что рак груди — это психологическая проблема: проблемы с мужем, проблемы с детьми, проблемы с собакой. Но в эпоху войны и концентрационных лагерей, когда было очень много проблем и огромный стресс, статистика рака груди были самой низкой. А все дело в том, что тогда в рационе у людей не было жиров. В период с 1940 по 1951 год в Германии была самая низкая статистика заболеваний раком, хотя напряженность была самой высокой. Ну и где же рак, вызванный психологическими проблемами?

— А как насчет витаминов? — спросил я. — Я по образованию биохимик, и, судя по работам, которые я читал, мегавитамины не только могут помочь при раке — многие из них настолько сильны, что способны дезактивировать действие химиотерапевтических агентов. А наши американские врачи не согласны ни с тем, ни с другим.

— Конечно, вы правы. К примеру, витамин С обладает сильным противоопухолевым воздействием, но если принимать его во время химиотерапии, он дезактивирует ифосфамид и большинство других химиотерапевтических агентов. У нас в Германии был врач, который утверждал, что он может проводить химиотерапию так, что у пациента не будут выпадать волосы. Он просто давал им одновременно большую дозу витамина С, и волосы, разумеется, оставались на месте. Как и рак. Чтобы это доказать…

Тут надо понять европейский стиль герра профессора: в первую очередь пробовать все на себе самом.

— …чтобы это доказать, я ввел себе смертельную дозу ифосфамида — естественно, в присутствии докторов, а потом — двадцать граммов витамина С. Как видите, сейчас я сижу перед вами. Так что этот доктор прописывал ифосфамид не «вв» — внутривенно, он прописывал его «вво» — выкидывал в окошко.

Трейя разговаривала с одной немкой, у которой сын жил в Лос-Анджелесе. Недавно у нее обнаружили серьезный рак матки, и она, опасаясь, что скоро умрет, хотела повидаться с сыном. Но у нее не было денег, и она не могла получить визу. Шейеф купил ей билет на самолет, достал визу и сказал:

— Сначала мы займемся вашим раком, а потом вы повидаетесь с сыном.

Если бы выпускников медицинских факультетов учили быть похожими на Шейефа, я ни за что не ушел бы из Дьюка. Но, увы, в большинстве медицинских учебных заведений в Америке учат просто ставить на стол перед пациентом табличку, где написано: «Смерть не является основанием для неуплаты».

Как-то раз я встретил Шейефа на дорожке у больницы.

— Ради бога, скажите, где тут поблизости приличный ресторан?

Он засмеялся.

— Примерно в трехстах километрах в эту сторону, сразу за французской границей.

1 апреля

Мы встретились с доктором Шейефом во вторник, после того как в понедельник были готовы результаты компьютерной томографии. Он сказал, что результаты «превосходные, невероятные»… Огромная опухоль в мозге исчезла почти целиком, осталась только очень маленькая, в форме молодого месяца — в наружной части. Облучение продолжает делать свое дело, предстоят еще два цикла химиотерапии, а значит, у меня остаются шансы на полную ремиссию. Ур-р-ра! (Легкие мне не будут проверять до начала следующего цикла.) Это очень обнадеживает; мама и папа, которые были с нами, тоже полны оптимизма.

Единственное разочарование: уровень лейкоцитов еще не повысился, хотя это и временное явление. Чтобы я смогла отправиться в путешествие с мамой, папой и Кеном, он должен дойти до 1500. Пока уровень уже неделю колеблется между 400 и 600, и гемоглобин по-прежнему пониженный. Впрочем, это не стало сюрпризом, ведь я основательно запаслась костным мозгом, перед тем как приехать сюда, — половина моего собственного костного мозга уже разрушена. Дело в том, сказал доктор Шейеф, что у меня в костном мозге не очень много стволовых клеток, — и соответственно новых клеток рождается меньше. Впрочем, как только они созреют, уровень лейкоцитов начнет расти «по экспоненте». У Боба Доути он опустился до двухсот, потом поднялся до четырехсот, потом снова опустился до двухсот, но как только добрался до восьмисот, то на следующий день был уже 1300, а через день — 2000.

Примерно такого же прогресса жду и я… ведь чем дольше я привязана к больнице, тем меньшим становится количество дней, которые мы проведем в Париже. Но в Париже нас встретят моя сестра со своим мужем, и обратно мы поедем вместе — это будет просто прекрасно.

Сегодня мне не собирались делать анализ лейкоцитов, потому что сегодня праздник (Страстная пятница). Если мне не сделают анализ, то я никуда не поеду. Кен пошел ставить всех на уши; а когда вернулся, сказал, что теперь его все ненавидят, но анализ крови мне скоро сделают. Я рада, что читала научные статьи, утверждающие, что «проблемные», то есть требовательные, онкологические пациенты имеют больше шансов. Мои родители сказали, что врачи, с которыми они говорили в клинике Андерсона, с этим согласны: они не любят пассивных пациентов, потому что у активных больше шансов. Как я надеюсь, что здешние медсестры тоже читали эти исследования! Хоть я и чувствую некоторые угрызения совести, что все время чего-то требую, хоть я и боюсь вызвать раздражение своим упрямством, эти исследования меня оправдывают. Забавно, какой эффект производят научные статьи: в данном случае они дают мне разрешение на то, чтобы не быть ни «хорошей», ни «приятной», а требовать, если мне чего-то хочется. А какая-нибудь другая статья, может быть, заставила бы меня вести себя по-другому. К примеру, когда я возобновила свои буддийские занятия, сосредоточилась на том, чтобы направлять усилия в нужное русло, на том, чтобы все принять и просто жить с тем, что есть, я почувствовала, что моя воинственность и желание «дать этому раку сдачи» испаряются. Хотя мне казалось, что это нужные перемены, но каким-то уголком сознания я вспоминала об исследованиях, утверждающих, что воинственные пациенты с боевым настроем имеют больше шансов, и начинала сомневаться. Не теряю ли я «боевой настрой»? Не плохо ли это? Все то же старое противоречие между «бытованием» и «деланием».