dmitry - Кен Уилбер Б Л А Г О Д А Т Ь И С Т О Й К О С Т Ь

Не знаю, когда я впервые понял, что Трейя скоро умрет. Может быть, это случилось, когда врачи сказали мне про опухоли в легких и мозге и попросили придержать эту информацию. Может быть, когда наши американские врачи сказали, что если она не будет лечиться, то проживет полгода. Может быть, когда я своими глазами увидел результаты компьютерной томографии ее изъеденного раком тела. Но, когда бы это ни случилось, сейчас это знание вдруг рухнуло на меня. Мысли, которые я несколько лет гнал от себя, нахлынули потоком. Опухоль мозга еще может подвергнуться ремиссии, но даже Шейеф сказал, что шансы на ремиссию опухоли легких равны 40%, а при таких цифрах немногие станут на что-то рассчитывать. В сознании пронеслись страшные картины возможного будущего: Трейя мучается от боли, пытается дышать, хватает воздух, она подключена к аппарату искусственного дыхания, ей внутривенно вводят морфий, родные и близкие бродят по больничным коридорам в ожидании того, когда ее слабое дыхание остановится. Я обхватил себя руками, я раскачивался взад-вперед и все повторял: «Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет...»

На первом же трамвае я спустился с горы и позвонил Норберту из кафе.

С Трейей все в порядке, Кен. А с тобой?

Норберт, не жди меня сегодня.

Я сел у барной стойки и стал пить водку. Много водки. Страшные картины, связанные с Трейей, продолжали носиться у меня в воображении, но теперь меня захватила бесконечная жалость к себе. Ах я бедолага, ах я бедолага, повторял я, вливая в себя «корн» — убогий немецкий аналог водки. Даже на Тахо я ни разу не напивался так, чтобы свалиться с ног. Я продолжал пить.

Когда я, уж не помню как, вернулся в «Курфюрстен- хоф», Норберт уложил меня в постель и оставил на тумбочке горсть таблеток витамина В. На следующее утро он послал горничную, чтобы убедиться, что я их выпил. Я позвонил Трейе в палату:

Привет, милая, как ты?

Отлично, мой дорогой. Сегодня воскресенье, так что ничего особенного не происходит. Температура у меня упала. Через несколько дней все будет хорошо. На среду назначен прием у Шейефа. Он собирается рассказать о результатах последнего лечения.

При этой мысли мне стало дурно, потому что я знал, что именно он собирается рассказать, — по крайней мере, так мне казалось, но в моем состоянии этого было достаточно.

Тебе что-нибудь нужно, солнышко?

Не-а. Вообще-то я как раз занимаюсь визуализацией, так что не могу долго разговаривать.

Никаких проблем. Слушай, я собираюсь кое-куда съездить. Если что-нибудь понадобится, звони Норбер- ту или Эдит. Хорошо?

Конечно. Давай отдохни как следует.

Я зашел в лифт и спустился в вестибюль. Там сидел Норберт.

Кен, тебе не стоило бы так напиваться. Ты должен быть сильным. Ради Трейи.

О Господи, Норберт, я уже устал быть сильным. Я хочу быть слабым и бесхребетным. Мне это идет гораздо больше.

Не надо так говорить Кен, это ведь не поможет делу.

Знаешь, Норберт, я хочу ненадолго уехать. В Бад- Годесберг. Я позвоню тебе и снова заселюсь.

Только смотри не наделай глупостей.

Уезжая, я смотрел на него из такси.

По воскресеньям вся Германия закрыта. Я бродил по окраинным улочкам ГЪдесберга и все больше проникался жалостью к себе. В этот момент я не столько думал о Трейе, сколько о самом себе и своих переживаниях. Моя жизнь, черт возьми, в руинах, я все сделал для Трейи, и теперь Трейя — я готов убить ее! — скоро умрет.

Я бродил, полный жалости к себе, огорченный тем, что все ресторанчики закрыты, пока не услышал звуки польки в нескольких кварталах от меня. Наверное, ресторанчик, решил я, ведь даже по воскресеньям ничто не удержит добрых немцев от «Кёлыпа» и «Пиера». По звукам музыки я нахожу симпатичный ресторанчик где- то в шести кварталах от центра. Там — около дюжины человек, все они немолоды — наверное, под шестьдесят с небольшим, у всех красные щеки — результат того, что много лет они встречали день «Кёлыпем». Звучала очень живая музыка — совсем не похожая на те приторные опусы Лоуренса Уэлка [103] Лоуренс Уалк (1903—1992) — композитор и дирижер, пропагандист музыкального направления, которое иронически называли «музыкой под шампанское». — Прим. пер. , что в Америке считают- ся полькой, а настоящий немецкий блюграсс [104] Блюграсс — сформировавшееся в 1940-е годы направление фолк- музыки, уходящее корнями в ирландскую и шотландскую музыкальные традиции. — Прим. пер. — мне она понравилась. Примерно половина мужчин — там не было женщин, не было молодежи — танцевала полукругом, положив руки друг другу на плечи и время от времени одновременно выбрасывая ноги, — мне показалось, что это похоже на танец из «Грека Зорбы» [105] «Грек Зорба» (1964) — греческий фильм по роману Никаса Казантза- киса, сделавший знаменитым во всем мире танец сиртаки. — Прим. пер. .

Я сел у бара в полном одиночестве и опустил голову на руки. Передо мной возник «Кёлып» и, не задаваясь вопросом, откуда он взялся, я осушил его залпом. Появился еще один. Я выпил и его. Наверное, они думают, что у меня тут кредит, мелькнуло у меня в голове.

Я выпил еще четыре «Кёлыпа» и снова стал плакать, хотя в этот раз попытался это скрыть. Не помню, чтобы я плакал так много, подумал я. Впрочем, никто не видит. Я начинаю слегка хмелеть. Несколько человек, танцуя, движутся в мою сторону и жестами зовут присоединиться. Нет, спасибо, не хочу — жестами показываю я им. Еще несколько «Кёлыыей», и они снова машут мне, только на этот раз один из них мягко берет меня за руку и тянет за собой.

— Ich spreche keine Deutsch [106] — , 1 «Я не говорю по-немецки» (нем.). , — произношу я единственную заученную наизусть фразу. Меня продолжают тащить, мне машут руками, улыбаются, они явно встре- вожены, явно хотят мне помочь. Я серьезно думаю, не рвануть ли мне к двери, но я не расплатился за пиво. Неуклюже, очень сосредоточенно я присоединяюсь к танцующим; я кладу руки на плечи стоящих рядом, мы движемся взад и вперед и вскидываем ногами. Я начинаю смеяться, потом плакать, потом снова смеюсь и снова плачу. Мне хочется отвернуться, не показывать, что со мной происходит, но меня удерживают в полукруге руки соседей. Проходит минут пятнадцать, и я уже не в силах сдержать эмоций. Страх, паника, жалость к себе, веселье, радость, ужас, жалость за себя, радость за себя — все эти чувства обрушиваются на меня и отражаются на лице, мне стыдно, но люди кивают головами и улыбаются, словно хотят сказать: все в порядке, молодой человек, все в порядке. Вы просто танцуйте, молодой человек, танцуйте. Понимаете? Танцуйте вот так...

Я провел в этом ресторане два часа. Я танцевал и пил «Кёльш». Мне не хотелось никуда уходить. Каким- то образом в этот короткий период все, что было у меня на душе, пронеслось в моей голове, поднялось и омыло все мое существо, было выставлено напоказ и принято. Не совсем, конечно, но, похоже, тогда я примирился с ситуацией — по крайней мере, настолько, чтобы нести свою ношу и дальше. Наконец я встал и помахал на прощание. Мне помахали в ответ и продолжили танцевать. Денег за пиво с меня никто не потребовал.