dmitry - Кен Уилбер Б Л А Г О Д А Т Ь И С Т О Й К О С Т Ь

В том-то и дело. Это правда: Свидетеля нельзя отождествить с эго или каким-либо другим ментальным объектом; он просто безучастно наблюдает за всеми объектами. Но при этом обособлен от всех объектов, за которыми он наблюдает. Иными словами, наличие Свидетеля предполагает пусть и слабую, но все-таки существующую форму субъектно-объектного дуализма. Свидетель — это огромный шаг вперед, это необходимая и важная ступень в медитации, но не завершающая. Когда же, наконец, Свидетель-душа перестает существовать, он растворяется во всем том, что свидетельствовал. И тогда дуализм субъекта/объекта исчезает, и остается только чистое недвойственное осознавание. Один известный мастер дзен, достигнув просветления, сказал: «Если я слышу, как звенит колокольчик, для меня больше нет «я» и «колокольчика», есть только «звон». Все вокруг продолжает возникать от момента к моменту, но уже нет никого, кто бы был отделенным или отчужденным от этого. То, откуда ты смотришь, и то, на что ты смотришь, оказывается одним и тем же. Между субъектом и объектом больше нет противоречий, нет противопоставлений, есть только непрекращающийся поток жизни, безупречно чистый, светлый, открытый. Я есть все возникающее. Вспомните это прекрасное высказывание Догэна: «Изучить Дхарму — значит изучить себя; изучить себя — значит забыть себя; забыть себя — значит объединиться со всеми вещами и просветлеть во всех вещах».

Я его помню, оно — одно из моих любимых. Мистики иногда называют это окончательное состояние «Единое Я» или «Единый Ум», но все дело в том, что на этой стадии Самость составляет единство со всем окружающим, так что это не «я» в общепринятом смысле.

Именно так. Реальная Самость и есть реальный мир, без всякого разделения между ними, поэтому иногда мистики говорят, что не существует «я» и не существует мира. Но они имеют в виду только одно: не существует отдельного «я», не существует отдельного мира. Экхарт называет это объединением без смешения.

Так случилось, что я очень хорошо знал, что творится в нашем мире, и поэтому мог чувствовать только смешение с замешательством, иными словами — был в полном отчаянии. Я встал и включил свет.

Солнышко, давай же наконец поедим.

Трейя молчала, и то, о чем мы молчали, повисло в воздухе. Она отвернулась, потом повернулась снова и прямо посмотрела на меня.

Я решила, что ни я, никто другой больше не заставят меня думать, что я в этом виновата или что это мешает мне жить, — проговорила она наконец.

Я знаю, милая, я знаю...

Я сел и обнял ее. Трейя тихо заплакала. Потом она перестала плакать, и мы сидели вдвоем в тишине, не говоря ни слова. Я встал и приготовил спагетти, и мы поужинали, сидя на крыльце и наблюдая за тем, как лунный свет играет на маленькой пряди океана, уголок которого был виден в просвете между деревьями.

ГЛАВА7

етвертак со звоном падает внутрь телефона-автомата. У меня только что кончились занятия по профессиональной этике; сейчас понедельник, середина солнечного дня в начале декабря. Сосредоточенно набирая номер доктора Ричардса, стараюсь ничем не загружать свой ум, но за этой пустотой я чувствую безмолвное: «О Господи, умоляю, только не это». Вокруг меня люди, они заполняют коридоры школы, некоторые вышли с занятий, которые только что закончились, другие собираются на занятия, начинающиеся в 17.45. Телефон висит в самом многолюдном месте, я отворачиваюсь и пытаюсь оградиться от мира, пока вслушиваюсь в телефонные гудки.

Здравствуйте. Это кабинет доктора Ричардса.

Здравствуйте. Это Терри Киллам Уилбер. Могу я поговорить с доктором Ричардсом?

Я едва не произношу «с Питером». Никак не могу понять, как мне обращаться: «доктор Ричарде» — чересчур официально, а «Питер» — слишком фамильярно для нашего делового общения.

Добрый день, Терри. Это доктор Ричарде. Мы только что получили результаты теста. Мне очень

жаль, но оказалось, что это рак. Я не понимаю как следует, в чем тут дело, слишком уж это необычный рецидив, особенно если учесть, что место, где появились уплотнения, находится именно в той области, которая подверглась облучению. Но волноваться не

надо: я бы сказал, что это всего лишь местный рецидив. С ним можно справиться. Когда вы могли бы к нам зайти?

Проклятие. Я так и знала. Эти чертовы маленькие пупырышки, которые так похожи на комариные укусы, разве что не были красными и не чесались. Они были слишком странными и появились в слишком подозрительном месте, чтобы быть не чем-нибудь, а именно раком, и я это знала, как ни старались меня разубедить. Всего лишь пять маленьких бугорков под кожей, чуть ниже шрама, оставшегося от трубки, через которую делали дренаж той области частичной мастэктомии. Трубки, через которую вытянули массу полупрозрачной жидкости, трубки, которую не вытаскивали еще неделю после того, как я год назад выписалась из больницы, трубки, от которой мне было так больно, когда доктор Ричарде ее вытаскивал. Ох, я до сих пор это помню. Может быть, на том ее конце оставалось несколько раковых клеток, и она занесла их под кожу. Значит, снова рак. Второй раунд. Ну почему облучение не убило эти клетки?

Я назначила встречу с доктором Ричардсом на следующий день. Выйдя из здания на солнечный свет, прошла квартал до своей машины и поехала на консультацию. Помню, что, остановившись перед светофором, я обратила внимание на продуктовый магазин и заманчивый набор фруктов на лотках, выставленных снаружи, а в голове у меня крутился рефрен: «Рецидив. Рецидив. У меня рецидив». У меня было странное чувство, словно я наблюдаю за собой откуда-то сверху — как я еду по городу в своей компактной красной машине. У меня появилось чувство, что я в одно мгновение стала другим человеком. Я уже больше не была женщиной, у которой был рак (логическое ударение — на прошедшем времени), я была женщиной, у которой рецидив, и этот факт переносит меня в совершенно другую группу, в другую статистическую графу. И мое будущее — и будущее Кена — тоже станет другим. Моя жизнь пошла под откос — внезапно, без предупреждения. У меня рецидив. Я все еще больна раком. Ничто не закончилось.

Я паркую машину на холме, аккуратно поворачиваю колеса в сторону бордюра и ставлю автомобиль на тормоз. Это симпатичный маленький район, укрывшийся между основных улиц. Мне нравятся деревья, странно изгибающиеся возле окрашенных в пастельные тона домов с маленькими садиками при входе. Джил, моя клиентка, снимает квартиру в одном из них. В этом доме есть что-то особенно притягательное. Подъезд выкрашен в приятный розовато-оранжевый цвет, изогнутые ворота с железной решеткой ведут в маленький дворик, где расставлены горшки с цветами. Я не могу определенно сказать, что именно делает дом таким красивым, но меня он всегда поражает.