Бхагаван Раджниш - Книги, которые я любил

Нет ни одного известного случая, чтобы просветлённый человек сам что-то писал. Как вы знаете, для меня просветлённый человек не последняя вещь. Существует также трансцендентное состояние, которое ни просветлено, ни не просветлено. Сейчас, в этом состоянии сознания, только в интимном общении — я не использую слово связь, но ″общение″ — это что-то вроде слияния, когда ученик становится лишь рукой мастера…

Так что начинайте свои записи — потому что не так давно я собирался, хоть и неохотно, упомянуть поэта-певца, автора «Гита Говинды». Однако как-то мне удалось не упомянуть его. Я притворился, что я вспомнил его, но это тяжело для меня. Весь день я был озабочен из-за Джайдэвы — это имя того самого поэта-певца, который написал «Гита Гивинду».

Почему я не был готов сказать его имя? Это для его же пользы. Он не был даже близок к просветлению. Я упоминал Михаила Наими, создателя «Книги Мирдада»; я упоминал Калила Джебрана и многих других: Ницше, Достоевского, Уолта Уитмена… И они не просветлены, но очень близко, просто на грани; один толчёк — и они окажутся внутри, в храме. Они стоят у двери и не решаются постучать… а дверь не закрыта! Они могут толкнуть и она откроется… Она уже открыта, просто требуется небольшой толчёк, им необходимо толкнуть. Поэтому я упомянул их имена.

Но Джайдэва даже не рядом с храмом. Это чудо, как «Гита Говинда» снизошла на него. Но никто не знает пути Господни — и запомните, Бога нет, это просто словесное выражение. Никто не знает, какими путями двигается существование, их множество. Иногда оно проливается на бесплодные земли, а иногда не касается дождём плодородных почв. Это просто как есть, ничего нельзя с этим поделать.

Джайадэва — бесплодная земля, пустыня. «Гита Говинда» — это неимоверно красивая поэзия, песня Бога, — она снизошла на него. Он должен был спеть её, сложить песню — ещё не зная, что он делает. Я не могу увидеть его где-то вблизи Храма, вот почему я не был готов упомянуть его имя. Это может сдалать его более эгоистичным. Вот почему я сказал ″для его же пользы″, но я чувствовал, что это не упущение бедного человека — чем бы он ни был — но он дал рождение прекрасному ребёнку, и если я упомянул ребёнка, то я должен сказать и об отце; люди могут подумать, что это внебрачный ребёнок. Только родители могут быть внебрачными, не дети!

Я чувствую большое облегчение, потому что покончил с Джаядэвой на сегодня. Но очередь уже стоит у двери. Вы не представляете, в каком затруднении я нахожусь. Я и не мыслил об этом раньше, но ведь я не мыслитель, и я никогда не думаю перед тем, как прыгнуть. Я прыгаю, а потом думаю. Я лишь собирался сказать о десяти прекрасных книгах. Я не думал, что так много других станут подслушивать меня…

Итак, ещё десять.

Пятая: ФрагментыГераклита. Я люблю этого человека. Я говорю об этом и позвольте мне сказать в скобках, что я люблю всё — только мне нравится не всё… Мне нравятся некоторые, некоторые не нравятся — но я люблю всех. Тут нет вопросов. Я люблю Джайадэву также, как я люблю Герклита, но Гераклит ещё и близок моей душе.

Есть всего несколько человек, которых я могу поставить в одну категорию с Гераклитом. Фактически, говорить так неверно; нету ни одного. Сейчас я хочу сказать то, что я всегда говорю. Нет никого, я повторяю, никого, кого я мог бы поставить в одну категорию с Гераклитом. Он оставил других далеко позади — опасно пробуждённый, не опасающийся за последствия того, о чём он говорит.

Он говорил в этих фрагментах — снова записи Дэвагита, ученика. Он не писал. Должна быть причина, почему все эти люди не пишут ничего, но об этом немного позже. Гераклит говорил изречениями: «Вы не можете войти в одну реку дважды». И после он говорит: «Нет — вы не можете войти в одну и ту же реку даже один раз…» Это прекрасно, и также правдиво.

Всё меняется, и меняется столь быстро, что нет способа войти в одну реку дважды; вы не можете войти даже один раз: река постоянно течёт — бежит, бежит, бежит к океану, к бесконечному, неправляется к исчезновению в неизвестности…

Это первый номер в моём списке этим вечером: Гераклит.

Второй: « Золотые стихи» Пифагора. Он, конечно, один из тех, кого поняли неверно. Если вы знаете , это почти залог того, что вас не поймут, определённо так. Понимать это так опасно, так что вы останетесь непонятым. Пифагор не был понят даже собственными учениками, теми, кто записал «Золотые стихи». Они записали их механически… потому что простой ученик не мог взойти до высот Пифагора, простой ученик не мог стать просветлённым. И греки совершенно проигнорировали его. Они пропустили самых лучших: Пифагора, Гераклита, Плотина. Они хотели проигнорировать и Сократа, но это было бы слишком. Они отравили его — но проигнорировать не смогли.

Но Пифагор был соверщенно проигнорирован — а он имел тот же ключ, что и Гаутама Будда, Иисус, и любой другой просветлённый. Даже более того: ни Иисус, ни Будда не сделали такого огромного усилия, чтобы разыскать ключ, как Пифагор. Он работал больше всех. Пифагор был наиболее подлинным искателем. Он рискнул всем, что имел. Он объездил весь мир, который был известен в то время; обучался у мастеров всех рангов; был посвящен во все мистические учения и выполнил все их условия, всё, что от него требовалось. Он сам по себе целая категория.

Три. Человек, который не был очень известен, даже своими соотечественниками. Его имя Сараха, а книга называется « Песнь Сарахи»; эти тибетское название. Никому не известно, кто записал её. Одно определённо: Сараха не делал этого, он напел её… Но этот человек имел аромат знающего, того, кто достиг. Эта песня — не сочинение композитора, но реализация мистика. Там всего несколько строк, но они так грандиозны и красивы, что звёзды могли бы быть престыжены…

«Песнь Сарахи» непереводима. Я слышал её от тибетского ламы. Я бы мог слушать её ещё и ещё, но от этого ламы так воняло, что я должен был сказать: «Благодарю…», чтобы он закончил. Ламы воняют так, потому что они никогда не принимают ванную. Запах от этого ламы был столь сильным — вы же знаете, у меня аллергия на запахи, — что я не смог дослушать до конца целую песню. Я беспокоился, что у меня может случиться атсматический приступ!

Я много говорил о Сарахе; он подлинный источник школы Тантры.

Четыре: Тилопа, и некоторые заметки о нём, оставшиеся от его учеников. Как удивительно, без этих учеников — сколько мы пропустили бы!. Эти ребята, которые просто записывали, что бы ни сказал их мастер, не думая, верно это или не верно, просто стараясь оставить это в словах, настолько точно, как только возможно… И это трудная задача. Мастер — это сумашедший человек, он может сказать что угодно, он может начать петь что угодно, или он может остаться безмолвным… Он может сделать всего несколько жестов рукой, и эти жесты должны быть поняты. Это то, что Меер Баба делал на протяжении тридцати лет — он оставался безмолвным и производил делал жесты руками.