Ойген Херригель - Дзен в искусстве стрельбы из лука

К тому же появляется робкий вопрос: зачем заниматься совершенствованием чувств? Разве для этого нет специальных инстанций (отчий дом, школа, работа и так далее) ? Почему нужно вмешиваться, изображая судью над общественными институтами?

То есть для священника может быть только одна задача — вызвать радикальное преобразование, не вмешиваться время от времени в тех или иных обстоятельствах, а следовать одним курсом.

Но вот в этом-то и есть камень преткновения: делать это надо совсем не в той форме, что ранее, — не ловить в свои сети уговорами, навязчивыми указаниями, запугиваниями. Уже нет стремления заниматься ловлей душ, как будто это самая высокая заслуга и количество спасенных душ имеет какое-то значение.

Итак, помощь состоит в том, чтобы не поворачиваться к другим, а ждать, пока они сами не начнут искать у него помощи, пока в них не вспыхнет (затмевая своим сиянием своеволие) искра стремления к свободной и духовной жизни. Он не отдает им свое, а возвращает то, что принадлежит им. Тогда это они пользуются его духовными силами, чтобы стать свободными; не он, а они проникают в свое бытие, они режут свою собственную плоть. Убеждать должно не его слово, не его дело, а просто его бытие. Чем меньше желаний и намерений, тем громче будет зов, тем решительнее в них (даже если они об этом не знают) загорится тайное стремление. А если контакт окажется более тесным, они уже не смогут вернуться на прежний путь. Как будто некая сила, наша общая владычица, хватает их, предает их ему, тянет к нему. Только это объединит и создаст истинную, глубинную связь. И тогда уже не будет ни обмана, ни разочарований. Тогда преобразование окажется долгосрочным и не подвластным настроениям.

Таким образом, все четче проступает мысль, что преобразование не зависит от собственной воли — помогающего и того, кому помогают, — это предопределение, судьба. Одному это суждено, хочет он того или нет; другому недоступно, даже если он приложит всю свою энергию. Последние могут стать первыми, малые — великими, если так определено.

Следовательно, невмешательство вовсе не означает, что люди будут предоставлены самим себе. Помочь без помощи, убедить не убеждая — это высший уровень! Только такой может быть помощь мастера. Сами священники до сих пор получали ее от учителя.

Итак, происходит отбор, еще более основательный, чем в монастырях среди учеников. Поэтому дзэн отрицает миссионерство.

Новый, только что описанный опыт долго остался бы непонятым и внушал бы беспокойство, если бы не шел рука об руку с другим, не столь навязчивым опытом, который нельзя понять неправильно — настолько прозрачна его структура.

Отношение ко всему не имеющему различий сущему в окружающем мире всегда характеризовалось отказом от любых оценочных категорий. Это вполне понятно. Умение равнодушно принимать радости и печали (причем радость продолжает оставаться радостью, но к ней относятся как к погоде) всегда считалось фундаментальной способностью, совершенства в которой достичь невозможно вообще.

Таким образом, отношение исключительно безлично-деловое. О способности через простое созерцание обнаруживать во всем окружающем его сущность и выражать ее мы уже говорили, подчеркнув, насколько это важно в искусстве. Но подобное было еще задолго до буддийского мистицизма и поэтому не является исключительно свойством дзэн. Равнодушный отказ от любых суждений как идейная абстракция — это только предварительная ступень к совершенно особому отношению, которое имеет огромное значение. Было бы неверным сказать, что оно не охватывается понятиями «субъективное—объективное», «личностное — вещественное». Человек не относится к вещам ни субъективно, ни объективно, он вообще к ним никак не относится. Что касается восприятия, то правильнее было бы сказать, что не человек относится к вещам, а сами вещи относятся к себе, используя его органы чувств, чтобы существовать для себя и таким образом достичь максимальной полноты бытия.

Такое объяснение вовсе не туманно и не расплывчато. Оно доступно европейцу, который не может вызывать в себе подобное состояние без предпосылок и предварительных упражнений и не может почувствовать, что этот вид непосредственного осознавания четок и конкретен в наивысшем смысле, настолько, что по сравнению с ним восприятие, которое распадается на сознание воспринимающего и сознание предмета, кажется недостаточным, вторичным, неправильным.

Таким образом, при непосредственном осознавании создается своеобразное измерение бытия: в онтологическом понимании прасфера, где все имеет форму, образ и смысл, но все еще стоит вне каких-либо теоретических определений. Но оно не может привести далеко. С точки зрения того, какую роль это играет в жизни, гораздо важнее значение этого непосредственного осознавания, в котором сущее как бы охватывает само себя.

Тот, кто способен получить подобный опыт, аргументирует, исходя из вещей, а не из самого себя.

Позиция расчетливого, рассматривающего все с точки зрения собственной выгоды человека будет для него невозможна, ему даже и говорить об этом не нужно. С такой позицией он несвободен, а чувствует себя (если он об этом думает) принуждаемым.

Справедливость по отношению к вещам проявляется, например, в икебане: букет составляют не по собственным меркам, а так, как требуют особенности цветов.

Всему следует дать возможность достичь полноты своего бытия, как будто все имеет на это право. И человек, на это способный, — дзэн-буддист именно в силу своего опыта. Благодаря этому опыту он уважает все сущее, все, что есть, и таким, как оно есть, включая все живое. Он никому не навязывает свою волю, но также и чужой воле не позволяет оказывать влияние на себя. Он уважает все сущее так, как будто оно есть проявление того, что лежит в его основе. И объемлет все сущее, и несет его Одно, Бог, Ничто, Космос. Таким образом он может усвоить формулу пантеизма.

Все это кажется ясным и бесспорным — и все-таки много возражений, прежде всего в отношении мира людей (в принципе, только в этом отношении) . Если бы он не находился в столь трудном положении, зачем бы нужен был дзэн? Зачем эта тяжелая работа над самим собой, зачем устанавливать связь с сердцевиной бытия? На этом месте рефлексия дает сбой. Она не способна осветить тьму.

Но тем яснее, что в своем развитии мистический опыт обретает все более четкую структуру: на место сущего при погруженном сосредоточении заступает ничто [пустота] и точно так же место ничто занимает сущее.

Пока однажды при осуществлении этого опыта (в котором из нечто переходят в ничто, а из ничто в нечто) не наступает просветление: ничто есть непосредственно космос. Это непосредственно бытие сущего — и не оно, это непосредственно ничто [пустота] — и не оно.