Джон Уайт - Что такое просветление

Я намеренно предлагаю отбросить эту, подобную резиновому мячу, оболочку вокруг я, потому что мы хотим видеть, как высоко может вознестись наше целокупное я, и как далеко по направлению к небесам мы можем подняться. По мере этого поднятия наше я должно разорвать эти эластичные, как резина, путы, которыми оно обычно стянуто, – это то, что Алан Уотс называл "Эго в оболочке из кожи". Если мы изменим наши образы и вместо резиновых пут будет стекло, то тогда Три Отравы, о которых говорил Будда, будут подобны трем линзам, которые будут искажать лучи света в соответствии с нашими частными многочисленными запросами. Освобождение от таких эгоцентрических искажений придет от постепенного уменьшения кривизны этих наших линз – уменьшения их выпуклости. Логическим завершением этого должно быть чистое стекло. Через это стекло мы сможем видеть вещи объективно, такими, какие они есть на самом деле.
Это чистое стекло, которое с точки зрения эффективности видения можно сравнить с отсутствием стекла вообще, является нашим священным бессознательным. Образ отсутствия стекла полезен, потому что оно, подобно стеклу в окне, выполняет свою функцию лучше всего тогда, когда не привлекает к себе внимания. Лучше всего было бы, если бы стекла вообще не было, что сделало бы мир доступным для нас. "Уменьшение его – это уменьшение я, увеличение его – увеличение я", как говорил об этом Экхарт. Так от образа чистого стекла мы постепенно переходим к образу отсутствия стекла вообще – устранению всего, что может отделять субъект от объекта, я от мира. В дзен используется образ Большого Круглого Зеркала. Когда Три Отравы удаляются, как грязь с зеркала, то оно начинает отражать мир таким, каков он есть.
Утверждение, что человеческое сознание может постоянно пребывать в этом состоянии, может завести очень далеко, но движение вдоль кривизны, имеющей направление своего наклона, ясно ощутимо. Когда эти наши линзы толсты и выпуклы почти до полусферического предела, до нас мало что доходит таким путем. Конечно, такая власть этих "линз" обусловлена нашими желаниями, которые являются только лишь "выпуклой стороной вогнутости нашего отвращения", и это искажает всю нашу систему ценностей в направлении наших собственных эгоистических интересов и уменьшает нашу способность понимать вещи такими, какие они есть на самом деле. Слова Уильяма Блейка, предлагающие альтернативу этому самозацикленному мировосприятию, стали классическими: "Если врата восприятия будут очищены, все вещи будут восприниматься человеком такими, каковы они есть, бесконечными".
Полностью самоосуществленное человеческое существо является тем, чьи двери восприятия очищены. Эти двери, которые я выше сравнивал с окном, я представляю здесь как последовательные слои нашего бессознательного ума [12]. Те из них, которые находятся ближе к поверхности, весьма отличаются у разных людей, поскольку они являются отложениями нашего детского опыта. На некоторых уровнях мы встречаемся с Тремя Отравами (я перечислю их снова: желания, отвращение и неведение), которые являются общими и для человечества, и, возможно, в некоторой степени сущностными для нашего человеческого функционирования. Конечно, самые глубокие слои, как мы можем видеть, в действительности слоями не являются, будучи приоткрытой стеклянной дверью или зеркалом, показывающим скорее другие вещи, чем само себя. Но если это зеркало действительно есть в глубине нас, то в какой мере мы можем называть его своим? Ведь когда мы смотрим в него, мы видим просто окружающий мир.
Открытие наружу, в бесконечность мира, – уже одного этого достаточно для того, чтобы называть этот глубочайший слой человеческого бессознательного священным. Этот проход в самой глубине бессознательного ведет нас к целостности всего, а конкретность слов Блейка может восприниматься как некая инструкция. Он не говорил нам, что очищенное восприятие раскрывает нам саму бесконечность. Но эта бесконечность обнаруживается во всех вещах, которых мы касаемся, и это напоминает те буддийские истории, которые говорят, что наиболее священной частью писаний являются их ненаписанные страницы – старая сосна, искривленная ветром и непогодой, или полет гуся в осеннем небе.
Так я определяю природу того, что называется дживанмукта ; остается только описать такого человека. Что представляет собой жизнь такого человека и как она воспринимается другими людьми?
Прежде всего, это неизменное присутствие, некая ноуменальность. Это не означает, что такой человек является как-то по особенному возбужденным или, наоборот, унылым; его состояние не имеет ничего общего с содержанием адреналина в крови или с маниакальными состояниями, которые вызываются депрессией для того, чтобы выровнять эмоциональный баланс. Это в большей мере напоминает то, что имел в виду Киплинг, когда он говорил об одном из своих персонажей: "Он верил, что, когда человек знает, как много он знает о том, куда ему идти, все вещи являются одним большим чудом". Противоположностью чувства священного является отсутствие безмятежного покоя и трезвости. Это однообразие, отсутствие интересов, банальность и прозаичность.
Все другие признаки дживанмукта будут относительны по сравнению с одним абсолютным признаком: чувством поразительной мистериальности, таинственности всего существующего [13]. Все остальное, что мы могли бы сказать о таком человеке, должно было бы иметь положительное или отрицательное качество. Является ли такой человек всегда счастливым? Да, и в то же время нет. На одном из уровнен – эмпатически нет; если бы он не был способен "плакать вместе с теми, кто пребывает в горе", то он был бы просто бесчувственным монстром, грубым и жестоким. Самоосуществленная душа находится в большем соприкосновении с горем и страданием, которые являются неизбежной частью человеческого существования, которое нужно принять и прожить, так же как нам нужно прожить всю нашу жизнь. Отвергать теневую сторону жизни, проходить мимо с нее со взглядом, исполненным отвращения, отказываясь разделять общие страдания, но рассчитывая в то же время на то, чтобы разделять общую радость, – это порождает неизжитые, отвергнутые теневые аспекты нас самих, скрытые в глубине, такие, как страх, в том числе и страх смерти. История, рассказанная Шаку Соеном (Shaku Soen), современным мастером дзен, обращает внимание на диалектичность самоосуществленной души по отношению к счастью, в котором мы являемся только лишь "ничем". Когда у него была возможность, он предпринимал вечерние прогулки к ближайшему селению. Однажды вечером он услышал причитания в доме, мимо которого проходил, и, когда он вошел в него, он узнал, что хозяин дома умер. Семья и родственники оплакивали его. Мастер немедленно сел и начал плакать вместе с ними. Пожилой господин, потрясенный таким проявлением эмоций со стороны известного мастера, заметил: "А я полагал, что вы уже находитесь за пределами всего этого". – "Это как раз то, что делает меня находящимся за пределами всего этого", – ответил мастер сквозь свои рыдания [14].
Слезы мастера мы можем понять; но чувство, в котором он был "за пределами" всего этого, более трудно для постижения, подобно покою, превосходящему наше понимание. Покой, который наступает, когда человек, бывший голодным, находит наконец еду, или же когда одинокий человек встречает друга, – покой такого рода легко понятен; но покой, превосходящий понимание, приходит тогда, когда изначальная болезненность жизни не облегчается. Этот покой оказывается распятым на кресте боли; это острие фрустрированности, которое превращается в рукоять света. Рыдания мастера были реальными, хотя парадоксальным образом они не нарушали состояния всеприятия, выражающегося на Востоке в словах "все происходит так, как должно происходить", а на Западе – словами "Да будет воля Твоя!".
В наших усилиях постичь лучшее в человеке все снова и снова обращает нас к утверждению, которое прокладывает путь между цинизмом, с одной стороны, и сентиментальностью – с другой. Самоосуществленный индивид не является неизменным не только потому, что мы подозреваем некоторую претенциозность в неизменной улыбке, но также и потому, что мы привыкли воспринимать все по контрасту. Далеко не каждая комната, в которую заходит дживанмукта заполнена солнечным светом: у него могут быть вспышки негодования и его могут расстраивать денежные вопросы. Не неизменность, а соответствие – вот его отличительный признак; соответствие, содержащее в себе весь репертуар эмоций и команд. Католическая церковь была права, связывая сияние со святостью, но парадоксальным образом, "к превеликой досаде", сам характер этого сияния таков, что оно должно вызывать потрясение. Жизнь – это задание, которое нужно исполнить, как роль, и по мере течения процесса бытия дар будет получен. Адепт исполняет эту роль: что бы его руки ни начинали делать, он должен делать это, вкладывая в это всю свою силу. И даже если он вытягивает жребий пройти через жизнь, как через пустыню, он скорее будет продолжать идти, чем слепо полагаться на какую-либо альтернативу. Счастье будет обретено им как побочный продукт. Для Догена, мастера дзен, который не уставал ни от чего, главным было позволять всему происходить.
Если дживанмукта не будет всегда излучать благость и свет, он не сможет испускать импульсы энергии. Он может быть исполненным силы, когда это нужно; мы находим, что в его присутствии будет происходить скорее восстановление сил, чем их истощение, и он имеет резервы, откуда черпает эти силы. В общем, такой человек, насколько мы можем его себе представить, будет скорее расслабленным и спокойным, чем возбужденным, – образ такой динамичной и магнетически притягивающей к себе личности имеет склонность к уменьшению в себе роли Эго. Все облегчает адепту доступ к внутренним мирам, к "золотому пространству", как я называю священное бессознательное. Если такой человек имеет призвание быть лидером, то он идет впереди других; хотя в то же время он счастлив просто следовать за кем-то. Он не отказывается от того, чтобы быть гуру, но в такой же мере он и не нуждается в этом: ему не нужны ученики, чтобы поддерживать свое Эго. Быть в фокусе или на периферии, на ярко освещенной сцене или в тени – это для него не имеет значения. И то и другое имеет свои преимущества, так же как и свои недостатки.
Все эти отношения, которые я упомянул – счастье, энергия, известность, влияние, – свойственны ограниченному я дживанмукты, от которого он во все большей мере отказывается по мере того, как совершает свой путь по направлению к его финалу, священному бессознательному. Поскольку его цель внеличностна, то отождествление с ней приводит к смерти ограниченного, конечного я. Эта часть его существа вовлекается в тот акт исчезновения, который имел в виду Кумарасвами, когда писал: "Блажен тот человек, на могиле которого можно написать: " Hic jacet nemo " – "Здесь лежит никто" [15].
Хотя, как мы уже отмечали выше, есть только один абсолютный критерий на пути к этому самоисчезновению, превращению в Ничто, – то, что может быть названо чувством священности бытия, чувством светлой таинственности, в которую погружены все вещи (сейчас мне придется предположить, что этим абсолютным критерием является все же нечто иное – понимание того, как далеко мы находимся от цели и как много горных перевалов нам еще предстоит преодолеть). "Почему призываешь ты меня к добру?.." Как человеческие существа, мы созданы, чтобы превзойти самих себя, и мы становимся по-настоящему собой, лишь когда превосходим себя. Только незначительная преграда отделяет нас от священного бессознательного: оно находится бесконечно близко к нам. И в то же время мы бесконечно далеки от него, как будто для нас эти барьеры увеличиваются, как горы, которые мы должны сдвинуть своими собственными руками. Мы упираемся ногами в землю, мы пытаемся подкопаться под эти горы, во имя Бога или во имя чего-то иного, но все напрасно –горы остаются на месте. Что же касается финальной истины, то о ней мы лишь слышали, и очень редко мы действительно видим ее. Никаких гор, которые нужно было бы преодолевать, на самом деле здесь нет. Их здесь никогда и не было.