Геше Роуч - Как работает йога. Исцеление и самоисцеление с помощью йога-сутры

По комнате прокатился возбуждённый шёпот. Гости переглядывались, пытаясь догадаться, о ком идёт речь. Бузуку продолжал стоять, подбоченившись и гордо выпятив сытый живот, похожий на бочку.

— Ну же, не стесняйтесь! Неужели, потратив столько времени на изучение бессмертного труда Мастера Патанджали, вы не хотите отдать ему дань уважения? — Сделав паузу, он выкрикнул: — Команда «красных»!

— Да, господин! — ответил радостный хор.

— История!

— Да!

— Мастер Патанджали считается основателем четырёх великих искусств. Назовите их!

— Философия — особенно йога! — поднял руку один из мальчиков.

— Медицина! — добавил другой.

— Наука о языке предков! — послышался ещё голос.

— И наконец, — воскликнул Юный Воин, вскакивая и делая волнообразные движения всем телом, — классическое искусство танца!

Толпа гостей разразилась весёлым смехом. Комендант, сидевший рядом, наклонился и шепнул мне на ухо:

— Это правда? — Что?

— Что Мастер… ну… что он создал все эти искусства?

— Да, а как же! — улыбнулась я. — Успехов в йоге можно достичь, только помогая людям, — отсюда и медицина. Язык предков, от которого произошли чуть ли не все новые языки, звучит в наших каналах, когда йога открывает их. И когда они открываются, мы чувствуем себя так легко и так радостно, что просто не можем не пуститься в пляс!

Глаза коменданта загорелись.

— Именно так я и чувствую себя сейчас!

Он поднялся с места и обратился к Бузуку.

— Я не знаю, откуда тебе известно, что я учился танцам в столице у

настоящих мастеров. Правда, это продолжалось совсем недолго… — Он на мгновение опустил глаза, потом снова улыбнулся и вдруг запел-. — Во имя Мастера, великого, благословен ного, давшего нам знания…

Отбросив форменный алый кушак и белую рубашку, он снял сапоги и ступил в центр круга. Зазвучали флейты, к ним присоединились барабаны… Сначала он двигался как кобра, извиваясь и раскачиваясь, потом, когда музыка сменилась и в ней зазвучали игривые ноты, превратился в оленя, изящными скачками несущегося по зелёному лугу…

Внезапно всё вокруг словно потемнело, звуки стали низкими и тревожными. Он весь вытянулся, выбросив руки кверху и запрокинув голову, и стал похож на горного орла, гордо парящего среди грозовых молний… Музыка медленно стихала. Пот катился градом по его лицу и шее, танцор кружился на месте, постепенно замирая…

Внезапно наступила полная тишина. В дверях, заслоняя свет, высилась громадная тёмная фигура. Широченные плечи упирались в дверные косяки. Человек шагнул вперёд. Последние красноватые лучи заходящего солнца освещали его массивное лицо, полное силы и уверенности.

Крупный нос благородной формы, стальной блеск в глазах, коротко остриженные завитки волос, посеребрённых сединой.

Комендант обернулся, тяжело переводя дух, и оказался лицом к лицу с новым гостем.

— Господин… — пролепетал он.

— Комендант Кишан! — прозвучал в сумеречной тишине властный голос министра. — Попрошу в кабинет. Вам предстоит кое-что объяснить.

В следующие три дня мы редко видели коменданта. Министр появлялся в участке во второй половине дня, окружённый несколькими охранниками, и шёл прямо в кабинет. Они с комендантом разговаривали за запертой дверью, так тихо, что мы не могли разобрать ни слова, хотя могли слышать напряжение в их голосах.

Все сидели как на иголках. Пристав сократил уроки до минимума и не давал мальчикам выходить из пристройки. Ткачихи оставались дома и делали там, что могли. Бузуку так разнервничался, что заболел, и лежал целыми днями у себя в камере, укрывшись с головой одеялом.

Караульный проводил всё время на заднем дворе, ухаживая за своим зверинцем и сдерживая, насколько можно было, их мычание, блеяние и прочий шум.

На четвёртый день утром комендант вызвал меня к себе.

— Пятница… — озабоченно начал он. — Я думаю… наверное, мы могли бы пока продолжить наши уроки, несмотря на изменившиеся обстоятельства. Я хотел бы, чтобы мальчики тоже занимались. Даже при нормальном, так сказать, течении жизни никогда не знаешь, что случится в следующий момент, а у нас теперь вообще всё стало непонятно… Так что, я думаю, надо использовать хотя бы те спокойные моменты, что у нас есть.

— Конечно, — кивнула я. И помолчав, спросила: — Неужели всё так плохо?

Комендант посмотрел на меня пристально, потом опустил глаза.

— По правде говоря, я и сам толком ничего не знаю. Министр не любит делиться своими планами. В тот первый вечер… Я честно рассказал всё как есть, и изо всех сил старался думать о семенах, которые закладываю, потому что мне кажется, что как раз в такие моменты, в критической ситуации, владение собой особенно важно. Поэтому я не стал ничего от него скрывать и постарался вспомнить всё, что тут у нас случилось. Он слушал очень внимательно, задавал много вопросов… Мне показалось, что он и сам много знает о последних событиях, но по его лицу никогда ничего нельзя понять — он старый и опытный царедворец. Скорее всего, он всё-таки уже принял какое-то решение, и нам остаётся только ждать.

Я сочувственно кивнула. Помолчав, он добавил:

— Да, ещё одно.

— Что?

Он выпрямился, лицо его стало очень серьёзным.

— Твоё дело — министр согласился выслушать его. Сегодня после обеда.

Он снова пристально посмотрел на меня, глаза его увлажнились. Я почувствовала, что сейчас заплачу. Школа — или тюрьма — давно стала для меня родным домом. Во всяком случае, тюрьмой она не была уже несколько месяцев. Однако говорить тут было не о чем — оставалось лишь ждать, что принесут нам давно заложенные зёрна.

— Ясно, — кивнула я, постаравшись выразить голосом все свои чувства.

Потом прокашлялась и начала занятие. Начала так, как следует начинать любое из них — как будто оно последнее.

— Итак, в последний раз мы говорили о рубежах, о вехах, которые вы проходите, выращивая прекрасный сад своего разума. Поговорим теперь поподробнее о том, как ваш разум будет меняться. Не нужно забывать, что он тоже не сам по себе — не более, чем перо. Вы прислушиваетесь к своим мыслям, улавливаете некие признаки, а потом определённые зёрна, которые вы заложили, прорастают и определяют, какими, собственно, вы увидите эти мысли. То же самое, что с пером и любым другим предметом. Если вы успешно практикуете владение собой в течение долгого времени, то и мысли ваши станут совсем другими. Они будут чище, светлее и радостнее с каждым днём, и постепенно общение со своим собственным разумом превратится для вас в истинное удовольствие. Наконец, в один прекрасный день вы услышите последнее смолкающее эхо вредных мыслей, и они исчезнут навсегда. Только представьте: не на час, не на день и не на год… Гнева, ревности, гордости не будет больше никогда! Последним уйдёт самое главное — неправильное понимание мира. В вашем мире не останется ничего, что казалось бы существующим само по себе.