Прохор Озорнин - На Крыльях Надежды. Проза

Мне не место в мире этих людей. Уже не место.

Ааааа.... нет, не надо! Только не картины прошлого, только не их! Память, услужливая тетка память, так верно служившая мне раньше, - что за злую шутку ты хочешь сыграть со мной?! Умоляю, остановись! Я уже смирился со своей судьбой! Смирился - ты слышишь меня? Смирился!

Или... или нет?

Вопросы, вопросы, вопросы... Вопросы, бередящие ум и сердце. Одинокие вопросы без ответов. Слуги боли - душевной боли.

Снова боль - уже руки. Это легче. Пройдет.

Они, это они виноваты! – в который раз захотелось злобно прорычать ему. Да, это все они. Зловредные бизнесмены, лжецы, подлецы. Они обманули его - как и сотен ему подобных.

Теперь он уже не помнил деталей, но твердо помнил одно - они обманом получили квартиру, его квартиру. Дурацкая фирма, подставное агентство! Гады!

Стоп.

Только не злоба. Только не ненависть. Он уже устал от нее, слишком устал. Тридцать дней - это слишком большой срок, чтобы продолжать ненавидеть...

Тридцать дней... Как многому он научился и как много понял за эти тридцать дней!

С каким презрением он раньше смотрел на всех этих “малоимущих” и обездоленных! Сколько высокомерия и самодовольства было в его затуманенных внешним благополучием глазах..сколько простых человеческих просьб отклонил, ссылаясь на недостаток времени... Недостаток... теперь, похоже, времени у него в избыток - вот только какого времени...

Один раз он даже предал - близкого друга и коллегу по работе. Хотел заработать денег... заработал...А друг попал в тюрьму за финансовые махинации - пытался доказать, что его подставили. Если бы он еще и знал, кто....

За все надо платить, вдруг подумал он. За все. Искупать свои ошибки. Жестокий урок. Впрочем, жестоким он был и сам.

Он поднялся. Огляделся по сторонам.

Да, это было здесь. Он пришел - вернулся к себе домой... Только уже не к себе, совсем не к себе. Он прекрасно помнил о том, что теперь его дом. И все-таки... все-таки что-то неудержимо рвало его зайти в этот родной подъезд, ощутить запахи дома - в последний раз в этой жизни. Больше он не вернется к этому дому.

И тогда, отбросив все малодушные и горькие мысли, крепко прижав сломанную руку к груди, он пошел - побрел к двери подьезда. Вот дверь медленно распахнулась и какая-то семейная пара вышла на улицу - наверное на прогулку. Он сделал рывок и подошел к подъезду.

Молодая девушка скривила рот и что-то прошептала на ухо своему возлюбленному. Тогда возлюбленный попытался крепко ухватить стремившегося к двери человека с нелепо искривленной и прижатой к груди рукой, но тот вдруг прошептал: “Я только на минуту. Это мой бывший дом”, - и рука человека, уже готового схватить этого поганого бомжа, вдруг как-то медленно опустилась, в глазах на мгновение промелькнуло понимание, и как-то нелепо пробормотав “да, конечно”, он отошел назад.

.... Вперед и вверх - к третьему этажу. Вот он, близкий и знакомый... почти родной. И кто-то живет теперь в его квартире?

Он прислушался. Где-то за дверью бодро лаяла собака, видимо встречая пришедшего хозяина дома. Где-то плакал малыш. Где-то ругались люди. И только один раз на протяжении всего того получаса, что он стоял, прислонившись к стене и вспоминая былую жизнь, откуда-то совсем сверху донеслось многоголосое пение и радостный смех.

Потом он пошел назад. Из дома. Или домой?

Первый этаж... подобные литым маленьким бункерам почтовые ящики. Заглянуть? Но кто может написать ему? Кто?

И все же он заглянул - в ящик с крупным и жирным номером “30”. Тридцатый день.... Тридцатая квартира...это даже немного забавно...

Там было только одно письмо - с его инициалами. С его! Он посмотрел на дату. Да, 29 дней назад оно пришло ему - тогда еще квартира была записана на него. Пробежал глазами строчки. Сначала недоумение, затем изумление, улыбка и боль отразились на лице. Впрочем, если бы кто-нибудь случайно увидел теперь его лицо - он бы принял это за хищнический оскал.

Не веря глазам, он еще раз пробежал все строчки. Все верно. Разум еще верно служил ему. Ошибки быть не может. Крупные буквы и слова “Извещение”, ”наследство”, имя его сестры, жившей за рубежом, и сумма в сто тысяч долларов были последними, что покрутились в его сознании в этот день. Ноги его подкосились и он упал.

За окном всходило солнце...

01.01.2005

Он раскрыл глаза. Зрение и слух постепенно возвращались, очень-очень медленно – но возвращались. Уже который день он приходил в себя...

Толчок рукой - резкая боль в перебитом суставе - и он поднялся. Он жив и он выдержит - несмотря ни на что.

Несмотря на муть в глазах и перебитый сустав, резкой болью отдающий при каждом движении руки. Несмотря на крики и жесточайшую ругань вокруг. Несмотря на угрозы со стороны его “соседей”, которые они намеревались привести в действие, если он не поделится своей частью той баланды, что им приносили - приносили, чтобы они не умерли с голоду. Несмотря на методичные и отдающие звоном по железному полу шаги приближающегося надзирателя. Несмотря на солнце, которое он не видел уже так давно... лишь слабый свет которого он иногда замечал по утрам - свет, с трудом проникавший через прочные железные пластины, закрывавшие окна в этом оплоте скорби. В этом оплоте печали... и иногда, лишь иногда, - раскаяния.

“Чумбрик, мать твою! Мы разделаем тебя на потроха! Ты слышишь, недоносок?! Ты нам пятки вылизывать будешь, сука!”. Крик донесся откуда-то из дальней камеры и стих.

Здесь не любили сопротивляющихся, здесь не любили гордых. И таких здесь - практически не было. За исключением местных авторитетов - и тех, кто мог собственной кровью доказать, что он - достоин уважения. Потому что здесь уважали только силу.

Целый год понадобился ему, чтобы доказать свою силу. Доказать в боях без правил, боях, на которые тот же надзиратель, что сейчас медленно приближался по коридору, гремя камерными ключами, смотрел сквозь пальцы. Точнее - не смотрел. Неделю назад был последний бой - и его оставили в покое. Он доказал свою силу за этот год не раз - он многое доказал за этот год. И от него наконец отступились - как от непреодолимой и неразрушимой твердыни - отступились.

“Обед!” - громогласный раскат голоса заполнил помещение.

Сейчас им всем будут разносить миски баланды - серо-зеленой жидкости, имеющий отвратительный вкус. К баланде, впрочем, прилагался кусок хлеба, а это было уже много - очень много.

Этого должно хватить приблизительно на пять-шесть часов. А потом им снова принесут что-нибудь подобное - чтобы они не подохли с голоду. И так - день, месяц, год... Девятнадцать лет - девятнадцать долгих лет ему предстоит еще оставаться здесь. Девятнадцать двадцатых его срока.