Шри Ауробиндо - Шри Ауробиндо. Эссе о Гите – II

Ибо в этом круге Пуруша скрывает себя, скрывает за покровом невежества свое бессмертное и божественное бытие, подчиняясь закону настойчивой и ограничивающей Пракрити. Это тот самый непреодолимый закон трех гун. Это шаткая трехступенчатая лестница, ведущая к божественному свету, но не достигающая его. На первой ступени царит закон или дхарма инерции: тамасический человек пассивно подчиняется внушениям, импульсам и волевым побуждениям своей материальной, полусознательной витальной и чувственной природы, действуя по привычке и механически. При подъеме на вторую ступень в силу вступает закон или дхарма действия; раджасический, витальный, динамический, активный человек пытается навязать свою волю миру и своему окружению, но тем самым он лишь усиливает иго своей раджасической натуры, отягощает ярмо своих бушующих страстей, желаний и эгоистических притязаний, увеличивает груз своего беспокойного своеволия, делает свою тяжкую ношу еще тяжелее. На верхней ступени жизнь подчиняется гармоничному, сбалансированному закону или дхарме; саттвический человек пытается установить свои ограниченные нормы, основанные на рассудочном мышлении, понятиях целесообразности или добропорядочности, и следовать им, он стремится жить согласно своим религиям и философиям, этическим формулам, ментальным системам и конструкциям, четко очерченным представлениям и принципам поведения, входящим в противоречие с жизнью во всей ее целостности и всеохватности и постоянно нарушаемым в процессе осуществления более широкого вселенского замысла. В иерархии гун дхарма саттвического человека является высочайшей, но и она представляет собой ограниченное видение и нормы «карликов». Ее несовершенные указания ведут к мелкому и относительному совершенству, которое на какое-то время удовлетворяет просветленное эго такого человека, но не основывается ни на всей истине души, ни на всей истине Природы.

Однако, на самом деле, реальная жизнь человека ни в одно мгновение не бывает подчинена только какому-то одному из этих трех законов – она не является ни механически монотонным исполнением первого примитивного закона Природы, ни борьбой деятельной и энергичной души, ни торжеством света сознания и рассудка, доброй воли и знания. Имеет место смешение всех этих дхарм, и из этой смеси наши ум и воля создают более или менее произвольные конструкции, пытаются следовать их духу и букве, максимально подчинить им жизнь, но в реальности этого удается достичь лишь за счет компромисса с другими побуждающими факторами универсальной Пракрити. Саттвические идеалы нашей просветленной воли и рассудка сами по себе – либо компромиссы (в лучшем случае, гибкие и прогрессивные), вечно несовершенные и подверженные постоянным переменам, либо, если они приобретают абсолютный характер, законы, не выполнимые для простого смертного и по большей части игнорируемые или же исполняемые лишь частично. И если нам иногда кажется, что мы полностью соблюдаем их, то только потому, что игнорируем имеющуюся в нас смесь подсознательных или полусознательных сил и мотивов, которые настолько же сильно или даже сильнее, чем наши идеалы, влияют на наши поступки. Это недостаточное знание себя порождает тщеславие человеческого ума и его самодовольство; это тайная и темная изнанка белоснежных одежд человеческой святости, и именно это неведение лежит в основе показного эгоизма знания и добродетели. Лучшее человеческое знание – это наполовину неведение, а высочайшая человеческая добродетель грешит изъянами, и даже будучи абсолютной в теории, она становится довольно относительной на практике. Абсолютные саттвические идеалы не могут преобладать, как общий закон жизни, и определять поведение людей; необходимые для возвышения и облагораживания индивидуальных помыслов и поступков, они, оказывая на жизнь настойчивое влияние, улучшают ее, но не могут радикально изменить, и только в мечтах о будущем мире, небесная природа которого свободна от искажений нашего земного существования, они представляются полностью реализованными. А иначе и быть не может, потому что ни природа этого мира, ни природа человека не являются и не могут быть монолитом, сделанным из одной лишь саттвы.

И мы видим, что, чтобы вырваться из этого круга, ограничивающего наши возможности, из этого противоречивого смешения дхарм, нам прежде всего нужно устремиться к чему-то безличному, отступить внутрь и погрузиться в нечто беспредельное и универсальное, спокойное и свободное, истинное и чистое, скрытое ныне узким умом эго. Проблема заключается в том, что мы относительно легко погружаемся в эту безличность и ощущаем эту свободу в минуты тишины и покоя, но нам не так-то легко научиться действовать, находясь в этом безличном состоянии. Мы не сможем следовать безличной истине или безличной воле в своих поступках до тех пор, пока хотя бы частично живем в нашем обычном уме, живем тем, что свойственно и присуще этому уму, следуя закону нашей личности, подспудно подчиняясь побуждениям нашей витальной природы, находясь в тени эго. Из-за этих влияний наше следование безличной истине незаметно становится прикрытием системы интеллектуальных предпочтений, которая настойчиво поддерживается ограниченными воззрениями нашего ума, а стремление действовать безлично и бескорыстно оборачивается еще большей предвзятостью и упрямым отстаиванием произвольных и необоснованных решений, якобы санкционированных свыше. С другой стороны, создается впечатление, что абсолютная безличность предполагает столь же абсолютный покой, что все действия связаны с механической активностью эго и трех гун и, чтобы выйти из этого узкого круга, нужно оставить жизнь и всякую деятельность. Впрочем, эта безличная тишина не является в данном случае высшим словом мудрости, поскольку мы можем попытаться достичь самореализации, не прибегая к ней и минуя ее или же рассматривая ее как промежуточный этап и временное достижение на нашем пути. Есть более полное, более мощное и более позитивное духовное переживание, в котором границы нашей эгоистической личности и узкий круг ума исчезают в неизмеримой бесконечности некоего величайшего «я» и духа, а жизнь и деятельность остаются не только возможными и желательными, но и достигают своей беспредельной духовной полноты и становятся величественным средством восхождения.

Предпринимались более или менее успешные попытки соединить абсолютную безличность и динамические возможности человеческой природы. Теоретики и практики буддизма Махаяны считали, что решение этой сложной проблемы сводится, с одной стороны, к обретению глубокого бесстрастия и свободы от ментальных и витальных привязанностей и санскар , а с другой – к культивированию таких позитивных качеств, как универсальный альтруизм и безграничное сострадание к миру и его обитателям, что, как считалось, позволяло жить и действовать, находясь в высоком нирваническом состоянии. Даосские мудрецы пытались решить эту проблему по-другому – об этом прямо или косвенно говорится в их писаниях: они более отчетливо понимали смысл мирового существования, более целостно, глубоко, живо и полно ощущали его динамический аспект, делая шаг к тому, о чем говорится в Гите. Они, по-видимому, чувствовали присутствие безличного и непостижимого Вечного, являющегося духом и одновременно единой жизнью вселенной, равно поддерживающего и наполняющего собою все, samaṁ brahma ; этот Единый есть небытие, Асат, так как отличается от всего, что доступно нашему пониманию, но при этом остается совокупностью всего существующего. По их мнению, слепое человеческое «я», подобно пене возникающее на поверхности этого Вечного океана, – изменчивое эго с его реакциями «нравится – не нравится», с его симпатиями и антипатиями, с его фиксированным ментальным взглядом на мир, прикованным к объектам окружающего мира, – является по сути образом, скрывающим от нас и искажающим единую реальность, Дао, высшее Все и Ничто. Прикоснуться к нему можно, лишь потеряв свою личность и ее ограниченные структурные формы в неуловимом универсальном и вечном Присутствии, и как только мы достигаем этого, мы начинаем жить в этой Вечности подлинной жизнью и обладать иным, более великим сознанием, которое позволяет нам пребывать во всём и делает нас доступными для проникновения всех вечных влияний. Здесь, как и в Гите, высочайший путь, по-видимому, сводится к полной открытости и самоотдаче этому Вечному. «У тебя нет ничего своего, – говорит даосский мудрец, – твое тело – это временный образ, полученный тобой от Бога, твоя жизнь – это временная гармония, которой Бог наделил тебя, твоя индивидуальность – это способность приспосабливаться, дарованная тебе Богом». Здесь всеобъемлющее совершенство и свободная деятельность тоже становятся динамическим результатом самоотдачи души. Действия эгоистической личности – это изолированное движение, противоречащее тенденциям вселенской природы. Эта ложная активность должна быть заменена мудрой и спокойной пассивностью, пребыванием в руках универсальной и вечной Силы, пассивностью, которая позволяет нам быть согласованными с ее бесконечной деятельностью, быть в гармонии с ее истиной, чутко воспринимать указания Духа. Человек, обладающий этой гармонией, может быть неподвижным внутри и погруженным в тишину, но его высшее «Я», освобожденное от всех внешних покровов, выйдет вперед, божественное Влияние будет работать в нем, и, даже пребывая в умиротворенности и внутренней пассивности, naiṣkarmya , он все же будет действовать с непреодолимой силой и мириады вещей и существ будут двигаться и объединяться под его влиянием. Безличная сила высшего «Я» возьмет на себя его труды, его действия, более не искажаемые эго и будет полновластно действовать через него ради сохранения единства мира, направляя его развитие и населяющих его народов, loka-saṇgrahārthāya .