Вадим Бакусев - Лестница в бездну

Но дело упоительно осложняется и, значит, обогащается и для разума, и для чувства вот чем: оба «белых» — не только вполне самостоятельные исторические фигуры (что бы ни означали здесь слова «исторический» и «фигура»), а еще и основные, излюбленные герои «черного»: и его мышления, и глубин его души, быть может, недоступных ему самому. «Общие черты», в которых он распознал европейскую матрицу, были для него по большей части воплощениями личностей Сократа и Христа (или, точнее, христианства). Поэтому и выходит, что «Черный король», истинный solus rex с широко известной гравюры «Одинокий король, смерть и дьявол» — Ницше — явление высшего порядка, ведь он не просто, подобно двум первым, шахматная фигура в руках судьбы, а еще и шахматист, игрок, отважно претендующий на соучастие в партии, и, стало быть, на свою долю, на свою роль в судьбе Европы.

Ницше будет главным конкретным героем этой книги: я собираюсь показать [5] Но не собираюсь заниматься «анализом творчества» — к удовольствию читателей, уже уставших от дельных или праздных, хотя и натужных пересказов и интерпретаций Ницше «в целом». Я покажу его учение словно в профиль (а значит, конечно, довольно обобщенно) и под таким углом, который до сих пор никто для этого, кажется, не выбирал. Поэтому не надо ждать от меня и обращения к «литературе вопроса» — оно было бы слишком уж малопродуктивным. , какую роль он пытался сыграть и сыграл на шахматном поле европейской и своей личной, очень причудливой и странной судьбы, и как он это делал . А сделать «Черный король» попробовал вещь, с точки зрения шахматной игры вовсе невозможную и бессмысленную: выиграть партию , принеся в жертву себя . Выяснить, бессмысленно ли это с другой точки зрения, с точки зрения судьбы, показать, что из этого получилось и каким образом — читатель это увидит, — будет совершенно необходимо для определения природы моего абстрактного героя, европейской матрицы; увидит он и обратное — без названного выяснения не обойтись в понимании личной и сверхличной судьбы Ницше.

Эти два героя у меня в книге неразделимы, и речь, в сущности, пойдет о драме их столкновения и борьбы, закончившейся для одного из них победоносным поражением, а для другого — трагической победой: в оценке того и другого все зависит от критериев реальности победы и поражения. И если бы в той реальности, в которой Ницше «проиграл», его не существовало, то его следовало бы выдумать. Иначе говоря, кому-то пришлось бы им стать.

Кто в состоявшейся реальности мог бы сыграть роль, хоть в чем-то похожую на сыгранную Ницше, — вопрос отнюдь не праздный, и притом потому, что объективно в своей борьбе с матрицей Великий терминатор (я называю его еще и так), казалось бы, потерпел поражение. О, разумеется, почетное, почетнейшее поражение! Но оно не будет окончательным до тех пор, пока кто-то продолжает бороться, и — как знать — когда-нибудь это поражение может обернуться победой. Один, но зато, на мой взгляд, сильнейший пример такой борьбы, такого продолжения я покажу на последнем уровне своей лестницы в бездну — речь там пойдет об «антиматричном» (а, стало быть, «ницшевском») смысле книг Карлоса Кастанеды: он, повторяя иные сильные шахматные ходы «Черного короля», живет и действует уже в другом пространстве, выходящем за пределы шахматной доски судеб европейской цивилизации, — пространстве практических решений, и прежде всего практического решения принципиального и для Ницше вопроса о критериях и природе реальности.

А реальность, окружающая меня сейчас, такова, что если поднять голову и посмотреть в окно теперь , то окажется, что снег кончился, настала безлунная, бездонная, тихая морозная ночь, внушающая и чувство безнадежности и странную бодрость, какую, верно, испытывают бойцы, выходящие на заведомо сильнейшего противника. Пора, решившись на это всей душой, долгие годы занятой непоспешным наблюдением, одиноким размышлением, тихой и точной работой ума и сердца, выходить в путь; но приведет ли он вверх или вниз по лестнице , которая передо мною и доверившимся мне читателем, я не знаю, да и знать не хочу и не могу; знаю только, что в этом случае правы были бы древние мистики — путь вверх и путь вниз один и тот же: ведь бездна окружает нас со всех сторон.

Прежде чем сделать первый шаг первого поворота лестницы в бездну, я оборачиваюсь, чтобы с симпатией и благодарностью поглядеть на человека, без инициативы и многообразной, в том числе стимулирующей мышление поддержки которого, без его освежающей критики, вероятно, никогда не написал бы этой книги или написал бы ее хуже, на человека, все это время шедшего рядом со мной, — Дмитрия Фьюче.

Тяжкая скрипучая дверь отвалена с усилием; перед нами гулкая пыльная тьма; направив свет вперед, мы видим чьи-то одинокие следы в первозданной пыли — вот они невдалеке подходят к глухой стене и сворачивают вдоль нее. Это первый поворот предстоящей нам лабиринтовой лестницы, и мы (кажется, первыми примерно за сто и еще двадцать лет) пройдем его сначала где-то рядом с будто бы загадочными следами, потом — я уже вспоминаю, что будет дальше, потому что не раз хаживал здесь с разведкой — отойдем от них, но окончательно из виду никогда не потеряем, а время от времени будем пересекать их и идти где-то поблизости.

В нашу лестницу иногда станут вливаться и на время сливаться с ней боковые проходы, и тогда мы обнаружим, помимо изначально путеводных, еще и другие, столь же немногочисленные и не слишком твердые, а скорее уж зыбкие следы. Мы будем продвигаться вперед, от поворота к повороту, стараясь держать в поле зрения следы двух-трех предшественников и не соблазняясь тупиками и лишними, боковыми ходами, удлиняющими и запутывающими дорогу, но в конце концов все равно впадающими в нее.

Света на нашем пути заметно прибудет, когда мы справимся с первой, но зато самой трудной задачей — посмотрим в лицо нашему абстрактному герою, назовем его по имени и скажем, что он такое.

Европейской психической матрицей я называю фундаментальный массовый психический склад — исторически сформировавшийся у европейцев общий психический хабитус, определяющий главное направление и основные, сущностные черты их исторической (коллективной) и почти всегда — индивидуальной жизни (командных установок и ценностей, поведения и мировоззрения) . Выражение «психическая матрица» (а слово «матрица» , matrix , означает на латыни «матка, утроба», либо «главный ствол дерева», либо «первопричина», — иными словами, это порождающая и, в нашем случае , постоянно воспроизводящая самое себя модель ) я без всякого стеснения заимствовал у К. Г. Юнга, пускавшего его иногда в ход в самом общем и почти неуловимом смысле (см. его книгу «Эон»). — Мне говорят, что оно не очень удачно, потому что вызывает неприятные современные словесные ассоциации, но я и этим не смущаюсь — уж очень оно технически удобно для изложения — главным образом потому, что от него просто и естественно производится емкий и краткий эпитет «матричный» (и его корреляты «нематричный» и «антиматричный»).