Дмитрий Морозов - Дваждырожденные

— Значит, все предрешено?

— Стань хозяином собственной воли, познай дхарму, и ты обретешь возможность осмысленного выбора. Но сейчас ты волен распоряжаться своей жизнью не более, чем дерево, упавшее в середину потока. Может оно поплыть вверх по течению? Свободен ли аромат цветов идти против ветра? Тонким силам не пробиться сквозь пелену гнева, для праны нужны открытые каналы! Все важно: тело, разум, душа. Телесные соки может расстроить даже пристрастие к лакомству. Важна мера в телесных упражнениях, любовных утехах, еде, даже сне. Дхарма ученика в первом ашраме вообще запрещала общение с женщинами. Юный брахман не должен входить в мутный поток вожделения! Сейчас времена изменились, и тебя ждет иное поприще. Поэтому я не требую от тебя, чтобы ты одевал на себя валкалу — одежду из коры и мочалы.

— Каждому свой путь! — продолжал Учитель.

— Но ты должен открыть его сам… И тогда ты станешь брахманом. Запомни, брахман не должен внушать чувства страха ни одному из живых существ. Это высочайший закон общины дваждырожденных, также как закон кшатриев — суровость, держание скипетра и защита подданных. Ни происхождение, ни богатсво не может считаться заслугой перед нашим братством. Только труд во имя общей пользы в глазах дваждырожденных заслуживает уважения. Это должен знать, каждый ученик. Только на этом пути откроются для него врата во второе рождение. Но если ученик ведет себя неподобающим образом, то учитель, желая проявить заботу о нем, не должен прощать его. Дела ждут меня за пределами этой деревни. Но не успеет луна потерять и половины своего света, как я вернусь. Тебя я приговариваю к смирению. Не встречайся с Нанди, выполняй предписанные обряды… Свасти! (Счастья тебе!)

Учитель ушел по дороге на север. А я остался. Очевидно, мне следовало быть окрыленным его словами. Но ничего подобного я не испытывал. Зато прибавился тревожный вопрос: почему Учитель, прощаясь со мной, употребил восклицание, положенное лишь при обряде жертвоприношения.

Как показал последующий месяц, для дурных предчувствий были серьезные основания. Засуха поразила обширные районы, и деревни были просто не в состоянии отчислять обычную часть плодов земли городам и, главное, двору раджи. По рассказам Нанди я вскоре узнал, что в ее деревню несколько раз за месяц наведывались вооруженные всадники из столицы и требовали прислать в город зерно. Крестьяне отправили пару телег, нагруженных доверху, но большую часть урожая закопали в землю, справедливо полагая, что если у них заберут все, то в деревне не окажется никого, кто сможет встретить следующий сезон дождей.

— О том, где спрятано зерно не знает никто, кроме моего отца и нескольких доверенных членов общины, — сказала мне Нанди, не скрывая гордости. И у меня сердце сжалось от тревоги. В последние дни я старался не заходить в деревню, наивно полагая, что беда, приближение которой я ощущал так же явственно, как стук копыт спешащих всадников, минует меня.

Разумеется этого не случилось. Однажды на закате дня в мою ветхую хижину пришел Сомасундарам. Он выпил воду, которую я собрал из медленно сочившего влагу источника, и уселся на сухую траву прямо перед входом в мое жилище. Я ждал, что он скажет, опасаясь, что разговор пойдет о нас с Нанди, но старейшину беспокоили совсем другие мысли:

— Если засуха не прекратится в ближайшие дни, то всадники раджи не уедут, не разграбив деревни, — сказал Сомасундарам. — Мы много трудились в этом году, но судьба повернулась против нас, и не в наших силах ее изменить. Жизнь деревни повисла на тонкой нити дождя, но мы не можем повелевать небесами… Это, я слышал, доступно только дваждырожденным… Ты — дваждырожденный. Поделись тайной, открой священные заклинания… Нам надо знать…

Я почувствовал, как кровь прилила к моему лицу.

Ста смертями умру, искуплю все кармические грехи, но и тогда будет со мной горячий, липкий стыд, что породила в моей душе безоглядная, детски-доверчивая речь главы общины.

И надо было врать, ибо не было во мне — юном и окрыленном — тех сил, что позволяют человеку обрести ясность слов и чистую силу действия.

— Я не могу вам помочь, — сказал я. — Я все го лишь ученик в начале пути. (Впрочем, это была правда.)

Сомасундарам грустно кивнул:

— Ты не обманешь меня своим смирением. Я знаю, Сокровенные сказания запрещают дважды рожденным раскрывать свою силу. Карма — говорят наши жрецы. Я бы и сам так сказал. Для этого не надо знать священные заклинания и обряды жертвоприношений. Должен быть другой путь. Путь, достойный вайшьев, не желающих проливать кровь людей и животных, не имеющих драгоценностей, чтобы купить расположение богов. Только дваждырожденные знают путь к сердцам богов, — сказал Сомасундарам и, повернувшись, посмотрел мне в глаза.

Солнце огромной каплей крови сползло за далекие синие горы. Листья пальм над нашими головами сухо и безнадежно шептали слова молитвы. Глядя на солнце выцветшими сухими глазами, Сомасундарам тихо спросил:

— Как изменить карму деревни?

Вот так же совсем недавно вопрошал я Учителя и слышал в ответ: «Есть только один путь, но ты должен найти его сам… Следуй по пути изменений….»

Если б я уже прошел ашрам ученичества, то великие силы брахмы собрал бы я в своем сердце и огненный вихрь испепелил бы подлых грабителей, что угрожали моей Нанди… Почему боги не дают мне этих сил? Разве мало им моей веры, разве не благое дело собираюсь я совершить?

Что может заставить жестокого бога времени Калу ускорить свою поступь? Я знаю, я чувствую, что огненная сила где-то рядом, но сколько лет понадобится мне, чтоб досягнуть до ее тонкого ручейка, обратить его в поток, в руку моей воли и меч моего гнева?

Предчувствие силы столь тонко, трепетно, неуловимо… Не подтолкнуть, не сжать в горсти, не потревожить… Только смиренно ждать, отрешенно смотреть, молиться тому, что копится где-то в потаенной глубине сердца, назревает, обещает свершиться… Ручеек тонкой силы тек где-то за гранью чувственного опыта, едва осознаваемый прозревшей сущностью.

Нет. Ничем мои силы не могут помочь деревне. Но если не силы, то разум? Ведь я же умею переходить границы, непреодолимые для селян. Я чувствую путь кармы… Юношеская гордость, отчаяние, страстный протест против неизбежности стянули мысли и чувства в единый жгут, дохнули в лицо алым жаром, перехватили горло, насытили глаза влагой. Голова кружилась от ужаса и восторга. Теперь-то я знаю: так приходит вдохновение. А тогда я вообразил, что это бог коснулся меня своей огненной десницей.

Так или иначе, я постиг ответ и воскликнул:

— Есть путь!

Глаза Сомасундарама впились в меня, как пальцы испуганного ребенка в юбку матери. Нет ничего хуже такого взгляда!