Дмитрий Морозов - Дваждырожденные

Да, апсара держалась с безупречным смирением, уходя в глубокое сосредоточение от прямого разговора о том, что казалось мне самым главным. Можно ли заставить ее говорить против воли? Какой истины и какой гармонии можно достичь принуждением? Но что же тогда поможет остановить разрушительный внутренний диалог, который разрывал мое сердце на части?

Лата по-прежнему держала молчание как щит, поднятый перед своим настороженным взором.

— Так или иначе, мне надо в деревню. Приду вечером, — сказал я, вновь проклиная темноту, окутавшую наши сердца, — нам надо узнать, что произошло с нашими властелинами за минувшие месяцы.

Лата грустно опустила голову:

— Что ожидаешь ты услышать о Пандавах? Когда я покидала Хастинапур, Юдхиштхира выглядел не лучше, чем Бхишма в дни битвы. Бхимасена и Арджуна по-прежнему верны старшему брату, но в их глазах я не видела ни уверенности ни покоя. Вечно радостные близнецы теперь стали деловиты до ожесточения. Чего стоили все победы, если они сковали дваждырожденных новыми цепями долга и покаяния? Для этого прозрения понадобился только один день, когда женщины омывали тела погибших на Курукшетре. Я не хотела будоражить твою память картинами кошмара и безумия. Но если ты хочешь, то представь из моих слов долгое шествие рыдающих матерей и жен к проклятому полю, потом поиски убитых. Изнеженные кшатрийские девы, подобно простолюдинкам, бродили босиком по земле, вязкой от крови. Одни захлебывались в исступленных рыданиях, другие пытались разговаривать с мертвыми. Шакалы выходили из леса прямо днем. Стервятники выклевывали мертвые глаза, не обращая внимания на тех, кто пытался помешать этому страшному пиршеству. Я сама видела, как люди страны Синдху отыскали останки царя Джаядратхи, убитого Арджуной. Его тело было лишено головы, и жена, стоя на коленях, не знала, как убедиться в правильности своей находки. В роскошном шатре прекрасная Уттаара не могла отойти от смертного ложа Абхиманью. Она припала к телу, освобожденному от доспехов и покрытого бальзамами, пытаясь, подобно апсарам древности, вернуть его к жизни. Но всей брахмы оставшихся не хватило, чтобы вернуть жизнь хотя бы одному погибшему. Тогда я с ужасом подумала, что могла бы отыскать и твое обезглавленное тело среди горы трупов. И какое значение имело бы для меня имя победителя? Думаю, я бы взошла вместе с тобой на погребальный костер, как делают иногда обезумевшие кшатрийские жены. Сам Юдхиштхира умолял тогда женщин остаться верными долгу перед детьми погибших. Кто, как не они, мог возродить силу и славу ушедших героев…

Я попытался остановить Лату, ибо видел, как страшные воспоминания рождают слезы в ее глазах.

Но она ответила:

— Я должна передать тебе то, что пережила. Ведь до этого я оставалась в Хастинапуре, не видя всего ужаса, что выпал на твою долю. Твое отвращение ко всему случившемуся я понимала как проявление слабости. Ночь плача на Курукшетре подарила мне прозрение.

— Почему же ты не последовала за мной?

Лата вскинула голову, стремясь встретиться со мной взглядом. Прозрачная, ускользающая быстротечность окружающего мира отражалась на влажной поверхности ее огромных глаз, как радуга, стоящая в облаке брызг на перекатах.

— Прошлое принадлежало Пандавам, — сказала она глубоким, чуть хриплым голосом, — они создали меня такой, какая я есть. Надо было отдать долг до конца… Собрать плоды кармы и освободиться… Как только это стало возможным, я начала искать твой путь… но, кажется, слишком поздно… Я медитирую, советуюсь с богами… Но ты все равно отдаляешься… А теперь ступай в свою деревню. Мне тоже надо побыть одной.

Я ушел. Смятение, поселившееся в сердце два месяца назад, постепенно улеглось. Взор прояснился. Мир вновь заговорил со мной, меняя знаки на священной мандале небес. Дивные краски восхода казались золотой сетью майи, которую слой за слоем отдергивает нетерпеливая рука бога. Я шел не торопясь среди пробуждающегося леса.

Потом показались хижины и поля. Крестьяне доброжелательно приветствовали меня. Среди них мне было легко и спокойно оставаться безмятежным созерцателем. Я переходил из хижины в хижину, чувствуя аромат чужой жизни и теплый поток не касающихся меня чувств. Знакомые мужчины приглашали странствующего риши к себе, угощали молоком и лепешками, охотно делились крупицами новостей, которые долетали до деревни из внешнего мира. Глядя на простые открытые лица деревенских девушек, ощущая на себе их взоры, полные теплого любопытства, я невольно сравнивал их с Латой. (Поистине привязанности рождают страдания.) Насколько проще было бы взять за руку какую-нибудь из смуглотелых деревенских красавиц с глазами газели, увлечь ее в хижину, открыв живой родник чувств, незамутненный воспоминаниями и чрезмерной требовательностью.

Впрочем, я отбросил все размышления о девушках, когда мои глаза вдруг заметили усталого человека, бредущего мимо домов с каким-то струнным инструментом в руках. Оказывается, жажда услышать о том, что сейчас происходит в Хастинапуре, подспудно жила во мне все эти дни. Я поспешил к незнакомцу и вежливо осведомился, откуда он идет и что знает о происходящем на севере.

В этот раз боги были милостивы ко мне и утолили вожделение моего сердца. Человек оказался чараном, бредущим на юг прямо из Хастинапура. Пообещав вознаградить его (разумеется, за счет деревни), я повел певца в тень одного из домов. Он послушно повиновался мне. Я уже не удивлялся этому. Привычка повелевать безотчетно проявлялась сквозь облик смиренного риши, придавая властную убедительность моим словам и поступкам.

Чаран начал свое распевное повествование, и я сразу забыл об окружающей меня деревне, томящейся в неизвестности Лате, обо всех последних месяцах покоя и благоденствия. Мысленно я вернулся в Хастинапур, впустив в себя почти обузданные чувства ярости, гнева, горчайшей печали. Страшную картину рисовал заунывный речитатив певца.

На дальнем западе в землях ядавов мой друг Сатьяки в порыве гнева убил Критавармана, которому не простил измены. Их поединок произошел во время особенно буйного пира после чрезмерных возлияний суры. Огонь смертельной обиды, едва тлевший после Курукшетры среди победителей и побежденных, вдруг воспылал ярким пламенем, пожравшим многих бходжей и анартов. Содрогнулась от ненависти земля и бог Варуна обрушил на Двараку океанские воды. Великий город навеки скрылся под водой, гася огонь вражды вместе с человеческими жизнями. Арджуна, узнав о несчастье, помчался на колеснице в Двараку, чтобы собрать тех, кто уцелел. Он не застал уже ни Кришны, ни Баладевы. Оба царя ядавов, если верить чаранам, оставили свое земное воплощение и вернулись в мир небожителей.