Дмитрий Морозов - Дваждырожденные

Меня словно окатила вода прозрения. Этот юный воин даже не догадывается, что именно сейчас он совершенно свободно решает обретет ли он Учителя. Решает не осознавая этого. Несмотря на вечернюю духоту, я почувствовал холод в спине. Мне уже дано было понять, какой кармический выбор делает наш гость. Откажись он принять высшее водительство, и станет его уделом полная свобода, свобода идти на все четыре стороны, так и не узнав, чего лишился. Но можно ли ЗАСТАВИТЬ человека пожелать мудрости? Что же более жестоко? Продолжать череду испытаний, ожидая, что кшатрий изменится и будет готов слушать советы? Пусть страдает и прозревает? Или пусть уходит? Надо ли вмешиваться в узор его кармы?

— Сунь руку в огонь, — вдруг резким, не допускающим возражения, тоном сказал учитель. Митра повиновался, то ли не понимая, что делает, то ли ожидая чуда. Чуда не произошло. Вскрикнув, он отдернул обожженную руку и с обиженным изумлением уставился на Учителя. Риши спокойно улыбнулся и удовлетворенно кивнул седой головой.

— Понимаешь, — сказал он, — большинство людей совершенно искренне считают, что боли и неудачи проистекают от неправильности мира. То есть они сами-то добродетельны и гармоничны, а вот мир вокруг них несовершенен. Получив ожог, ты готов обвинить в случившемся и огонь и меня. Но ведь боль — результат твоего действия. Люди предпочитают об этом не помнить. Куда проще найти виноватого и обнажить против него меч. Отсюда и попытки изменять не себя, а мир. Попытки подчас просто героические, но тщетные. Ибо, даже богам не под силу поколебать вселенские законы. Учиться — означает изменяться самому. Твое сердце должно научиться вмещать все больше людей и явлений, пока не достигнет полной тождественности миру. Творец поместил нас в ЕДИНОЕ ПОЛЕ, открыв тем самым путь к познанию для каждого обособленного «Я». Но этот путь постижения каждая душа проходит самостоятельно. Учитель не в силах помочь.

— И это говорите мне вы сразу после того, как заставили меня увидеть истину! — с благоговением воскликнул Митра. (За этот восторг я простил ему даже непочтительное отношение к собственной особе.) — Я готов служить вашим богам.

— Путь дваждырожденного — вмещение мира, — безмятежно продолжал Учитель. — Добродетелью мы почитаем, не славословия богам, а постижение своей связи с миром. Постигая обыденное, достигаем вершин. Какая разница, чем ты занят? Вот глиняная плошка. Вмести ее. Поразись искусству гончара, ощути гармонию его движений, теплый свет его таланта. Все это здесь, в этой вещи. Сколько поколений назад был изобретен гончарный круг? Чья мысль принесла на нашу землю колесо и колесницу? Кто пустил первую стрелу? На нашем языке познать — означает пережить.

Митра присмирел. Начал помогать по хозяйству. Характер у него оказался не такой скверный, как показалось мне вначале. К тому же, проснувшееся в тот злополучный день в деревне сострадание к живым существам угнездилось в его сердце, сделав его более привлекательным для общения и уязвимым для угрызений совести. Мы начали беседовать, и понемногу я узнал много нового о том мире, в который не был допущен в силу своего рождения. Он вспоминал о деревянных кроватях, застланных мягкими шкурами и тканями, утоляя голод горстью ячменя на банановом листе, рассказывал мне о пирах во дворце раджи, вздыхал по поводу отсутствия утонченного общества придворных и поэтов. Можете себе представить, как приятно все это было мне выслушивать. Я-то всегда считал циновку лучшей постелью, а о царских дворцах, придворных и угощениях слышал только туманные легенды. Узнав из наших разговоров о том, что я родился в деревне, Митра заважничал:

— Ты, Муни — счастливый человек, потому что по крестьянской своей принадлежности привык повиноваться не рассуждая, да и что ты видел, кроме хижины да пещеры… Вот если б тебя отправить во дворец..

— Где уж нам, бедным вайшьям, — язвительно отвечал я. — Зато сколько бы ты дней прожил один в лесу и на какой день сошел с ума от одиночества?

— Подумаешь, отшельник! Ты бы помотался по коридорам дворца, поулыбался вельможам, — так тебе кобры показались бы средоточием любви и благожелательности, а лес — самым безопасным местом на свете… Но… — тут Митра обычно прищуривал глаза, словно стараясь разглядеть что-то вдали, и сладкая, почему-то ненавистная мне улыбка, делала его лицо похожим на морду пьяного ракшаса. — Если бы ты видел как в праздник под песнь свирелей выходят храмовые танцовщицы, красотой подобные небесным девам-апсарам. Как они нежны с воинами, уходящими в поход! У меня была одна… Да знаешь ли ты, что такое любовь?! Или у вас в деревне… Эй, что с тобой, Муни?

Я услышал искреннее беспокойство в словах Митры, и шероховатая боль пробужденных воспоминаний сменилась бархатным прикосновением чужого сочувствия.

В конце концов Митра понятия не имеет о том, что я пережил, и поэтому винить его за насмешку просто глупо… Но ведь я ему ничего не сказал, что ж он так взволновался? Я изобразил на своем лице улыбку:

— Я просто задумался. Причем здесь твои слова?

Митра поморщился:

— Неужели Учитель тебе не сообщил, что врать нехорошо?

— Но почему ты решил, что именно твои слова меня задели?

— Потому что почувствовал твою боль! Именно от моих слов! Прости! Ты знаешь, я иногда люблю немного подразнить, но это не со зла. Митра замолчал. Я, пожалуй, впервые отметил четкие правильные черты его лица, умные, хоть и насмешливые, глаза. Он ждал моего ответа — как некого знака взаимного доверия. Промолчать — означало оттлокнуть. Поэтому я сказал:

— У меня там осталась девушка, отца которой убили твои друзья.

— А что же ты?

— А что я! Я же не воин, как ты.

Когда я рассказал, как было дело, Митра вскочил с циновки и тигром заметался по пещере.

— Эх, был бы я с тобой! Я бы разогнал их своим мечом. Мой меч! (Кажется, он не мог долго думать о чем-нибудь кроме оружия.) Еще одна потеря. Тебе не понять, Муни, как я заботился о нем! У меня было волшебное снадобье, настоенное на рогах козы, помете летучих мышей и травах со священной горы Химавата. Торговец, который продал мне его за золотой браслет, говорил, что если натирать клинок этим снадобьем каждый день и произносить священные заклинание, то меч будет разрубать камни!

— Ну как, разрубал? — спросил я, радуясь, что сменилась тема разговора.

— Я еще не сошел с ума, чтоб подвергнуть свое оружие такому испытанию. Впрочем, теперь это лишь воспоминания. Мой клинок валяется где-нибудь в лесу. Но тебе, Муни, не нужно оружие — у тебя же есть брахма.

— У меня ее нет, — грустно сказал я.

— Как это нет? Есть. Я же чувствую, — сказал Митра и осекся, глядя на изменившееся выражение моего лица. — Ты считаешь?… пробормотал он.