Владимир Леви - MEMENTO, книга перехода

– …

– Да… И вот началось Танино семилетнее путешествие по психбольницам. Я передавал ей в больницы свои записки, стихи, рисунки, но навещать не разрешали. Когда выписывали домой, в гости не звали. Попозже, правда, изредка виделись.

Прошел год, другой – подступила и ко мне подростковая буря: новые бешеные любови одна за другой (они у меня начались, впрочем, с восьми лет), сексуальная озадаченность, горячие дружбы, жестокие драки, первые пьянки, нелады с родителями, конфликты с учителями, упоение музыкой, упоение боксом, упоение собой, ненависть к себе – все хрестоматийно. Танюшку не забывал, но свыкся с тем, что она в недоступности, а меня несет незнамо куда. Передавал время от времени письма, но ответов не получал. Что происходило в ее душе, уже не представлял.

Таню лечили тяжелыми нейролептиками. Долечили до состояния, закончившегося самоубийством.

– ?!..

– Как это нередко случается, катастрофа произошла как раз тогда, когда ждали обратного, когда стало вроде бы лучше. Нейролептики пригасили бред, но привели к пассивно-депрессивному, «овощному» состоянию. Врачи добавили антидепрессант, из новых, уже вроде бы неплохо себя зарекомендоваваших. Таня оживилась, начала понемногу читать, охотней общаться; говорила, что не хочет оставаться инвалидом (ей оформили инвалидность по психзаболеванию), хочет продолжить учебу. В этом обнадеживающем состоянии ее в очередной раз выписали из больницы и отвезли жить на дачу. Там возилась в саду, гуляла, читала книги. Иногда приходилось по нескольку часов оставаться одной – все домашние были людьми занятыми. Таня никогда не жаловалась на одиночество; но я знал, что она его больно чувствовала – одиночество непонятости – еще тогда, когда напасть только начиналась.

В теплый августовский вечер уютный, обжитой и гостеприимный дачный дом семьи Клячко, где в лучшие времена гостевал иногда с родителями и я, оказался пустым. Нашли на столе бумажку с единственным словом, написанным Таниным почерком: УТОНУТЬ. Бросились искать и скоро нашли неподалеку, в маленькой речке, с тяжелым камнем, завернутым в наволочку и привязанным к шее.

Здесь мне около 15, Тане – 17. Я уже обогнал ее ростом. Одна из редких наших встреч в этом возрасте

Ни с кем никогда до того Таня не вела речь о самоубийстве, ни малейшим намеком. Что такое было это «утонуть» – ее собственным осознанным решением или приказом, финальным приказом проклятой «Великой Силы», неведомо.

Я тогда после второго курса мединститута работал в студотряде на целине, в Казахстане. О случившемся узнал, вернувшись глубокой осенью. Не раз и потом бывало – стоит уехать подальше, как с кем-то близким случается…

– Как думаете, если бы ваше общение с Таней не прервалось, она бы осталась жить?

– Да, уверен, осталась бы. Я, ребенком будучи, хоть и не понимал ее, как и другие, как и она себя, – но принимал без внутреннего заслона, без отчуждающей самозащиты от ее неадекватности. Был живым мостиком между жестоким миром ее болезни и жестоким здоровым миром. Клял себя и сейчас кляну, что из-за детской робости и внушаемости не решился тогда отстоять свое право общаться с Таней, а потом погрузился в свою мутную юную жизнь и позволил нити нашей душевной связи в себе ослабнуть, а в ней оборваться. Уверен, связь эта и дальше не дала бы ей чувствовать себя одинокой. Знать бы, к чему шло… Уверен и в том, что при настоящем, проникновенном врачебном подходе, при точном подборе лекарственной помощи в сочетании с поддержкой душевной, Таня прошла бы через болезнь к новому здоровью. Смогла бы, повзрослев, жить полной жизнью и дожить до сегодня.

– Как родные перенесли случившееся?

– Все были страшно потрясены, всех придавило. У дяди Юры вскоре началась полоса тяжелых неладов со здоровьем, было несколько инфарктов, чуть не отправился на тот свет, но выдержал и дожил до глубокой старости. И тетя Лена выдержала – у нее оставалось, для кого жить: еще двое детей и любимый муж. Но через несколько лет и она отправилась вслед за Танюшкой.

С первого дня знакомства эта красивая сильная женщина бурно ревновала своего супруга по пустяковым поводам и совсем без. Дядя Юра не был ни красавцем, ни ходоком-бабником, но был блестящим доминантным мужчиной, самоуверенным, остроумным, отлично сложенным, с могучим голосом. Дамы от него восторженно млели, ему это нравилось. И вот – когда тете Лене подошло к пятидесяти, а незаживающая рана потери дочки горела все той же болью, вскрылся повод не пустяковый: любовница. Связь неглубокая, быстро прекратившаяся, но для тети Лены более чем достаточная, чтобы низвергнуться в пучину невыносимого ада.

С мольбой о помощи пришла, даже можно сказать, приползла ко мне. «Болит душа, Володечка, ужасно болит… Понимаю, не стоит оно того, но болит, болит… черно все внутри…. жить невозможно…»

Я в то время был аспирантом на кафедре психиатрии, уже занимался врачебным гипнозом. Несколькими сеансами удалось взять эту адскую черноту в кольцо мощных внушений, окружить защитной стеной. Но провал в глубину остался.

Прошло несколько месяцев, и вдруг в жаркий летний день (опять время разъездов, опять я был далеко) бывшая Юрина любовница позвонила. По домашнему телефону. Просто так – взяла и позвонила. Трубку сняла Лена. Что-то невнятное, но голос ее… Трубку бросила. Несколько дней мучений, а потом все. Утопилась на даче, в той самой речке, где утонула Таня.

– Общение с Таней стало вашим первым опытом психотерапии…

– …и побуждением делать то, что всю жизнь делаю. После потери Тани я оставил занятия в студенческом кружке физиологии; два года думал и выбрал психиатрию: единственную (кроме реаниматологии и патоанатомии) медицинскую специальность, где самоубийцами приходится заниматься по долгу службы. После прощания с тетей Леной написал первую книгу.

Еще через несколько лет начал работу в первом в стране центре (вначале исследовательской группе) изучения и предупреждения самоубийств. Научно-теоретическая сторона того, чем мы там занимались, официально называется суицидологией (суицид=самоубийство). Практическая сторона официального названия не имеет. По идее она, именно она должна называться реанимацией (анима=душа), буквально – оживлением души. Но слово «реанимация» давно и прочно занято под оживление исключительно тела, душа осталась как бы ни при чем. Как же называть тех, кто возвращает к жизни душу, возвращает желание жить, ощущение смыслоценности жизни, душевную, а не только физическую возможность жить дальше?..