Владимир Лермонтов - Дельфания

Многие, впервые попавшие сюда, изумляются несказанной природе, чистому воздуху, живописному ландшафту, но на этом их впечатление ограничивается, потому как им не дается возможность проникнуть в суть, в сокровенный, тайный смысл этих мест. Здесь все не так, здесь все физические и человеческие законы вывернуты наизнанку. Даже в физическом теле ощущаются перемены и перестройки, когда попадаешь сюда. Теряется обычный вкус, сон и все другие чувства становятся не такими, как всегда.

Многие, живущие в Горном, до сих пор не поймут, зачем сюда приезжают люди из разных краев и мест России, что они здесь ищут? Но даже если вы и знаете, зачем сюда пришли, и ведаете, что делать, то это будет только началом неимоверно сложного, запутанного, полного опасностей пути. Вы вдруг почувствуете стену, за которой скрыта тайна. Если у вас хватит мужества пойти дальше, то для вас начнется дорога испытаний. Всевышний станет водить вас через ловушки, и, попав в одну из них, вы можете остаться в ней навсегда, сказав себе: «Ну что ж? Видимо, такова воля Божия». На самом деле Господь повел вас через это болото, в котором вы застряли, не в наказание, а для того, чтобы подготовить вас и научить чему-то большему. И каждое очередное испытание — не конечная цель вашего пути и не срыв, не катастрофа, а лабиринт, из которого нужно искать правильный выход, изменив что-то в себе. Для этого нужно понять и осознать, что же в этом лабиринте вас не выпускает на волю, что внутри вас несовершенно и требует преображения. Потому следует ползти и карабкаться вперед, хотя кажется, что провалился в какую-то безнадежную яму, пропасть, из которой уже никогда не вырваться.

Вскоре я поехал в город по делам. Как всегда, проезжая мимо поляны, перекрестился и стал спускаться по каменистой дороге к железнодорожному переезду. Как только я выехал на трассу, внезапно начался такой ливень, какого я в своей жизни не припомню. На землю с небес буквально хлынула стена дождя. Ехать было невозможно, дворники машины не успевали сбрасывать воду с лобового стекла, и пришлось остановиться. Я смотрел на шумные небесные воды и еще не догадывался, что природа плакала, проливала слезы, предчувствуя, а вернее, зная, что будет дальше.

А дальше я остался ночевать в городе, и на следующий день мне позвонили из Горного и сказали, что часовня и колоколица в эту ночь сгорели дотла.

Я стоял на поляне и отказывался верить своим глазам. По поляне стелился дым, догорали головешки колоколицы. Шумели своими опаленными листьями близстоящие дубы.

То же солнце, то же небо, все то же, но только без моих деревянных странников. Их не стало. Они умерли.

Милиция, прокуратура, пожарники, люди. Много людей, много вопросов, много бумаг, но все это уже для меня протекало как во сне и не имело никакого значения. Я механически подписывал какие-то документы, ходил по кабинетам, что-то говорил, объяснял, но в душе у меня водворялась зима. Впереди распростерлась пустыня, которой не видно было конца. Я остался один на один с этой мрачной пустыней.

Ночи стали испытанием, ибо я долго не мог заснуть, только лишь под утро в изнеможении проваливался в бессознательную яму, где не было снов, не было ничего, в том числе и меня. Еще более мучительным было утро, когда, едва придя в сознание, на меня обрушивался водопад переживаний. Быть может, это мне все приснилось? Наверное, это был лишь дурной сон, думалось мне в первые моменты пробуждения. Но оказывалось, что это был не сон, а была что ни на есть самая натуральная явь. И с этой реальностью нужно было учиться жить.

Первое, за что ухватился мой разум как за спасительную соломинку, что я отстрою часовню и колоколицу заново. Я не хочу жить на могиле, на пепелище! — восклицал я в душе своей. Я даже заказал кирпичный проект часовни, в венце которого хотел разместить и колокол, чтобы не восстанавливать еще и колоколицу. И кое-как эти направления мыслей и действий приносили некое успокоение. Однако вскоре я понял, что для воссоздания часовни у меня нет никаких шансов, потому что для этого нужны деньги, и немалые. Но еще что меня более всего угнетало, так это холодок, который я чувствовал от людских взоров на своей спине. Постепенно потянулись такие разговоры, что, дескать, его, то есть меня, Бог наказал. «Видимо, он что— то не так делал, в чем-то согрешил, вот и получил по заслугам», — такие речи доносились до меня, как сквозняки из щелей.

И я думал, что если Бог наказал таким образом меня, то почему и другие, те, для которых это место, эта часовня и колоколица стали духовным пристанищем, также наказаны? Они-то при чем? А те двести икон, которые я самолично изготовил и развесил в часовне, для чего уничтожены? Одним словом, больно было все это слышать, но нужно было пройти и через эту полосу несправедливости.

Конечно, многие сочувствовали и воспринимали случившееся как личную трагедию. Некоторые даже плакали. И все задавали один и тот же вопрос: «Кто же это сделал? У каких подонков рука поднялась на святое?». Я также отправился по этой бесконечной и бессмысленной дороге. Бессмысленной потому, что эта дорога ведет в лучшем случае в никуда, а в худшем заводит в болото ненависти, осуждения и гнева. Наказания! Вот чего более всего жаждет разум, и хотя это возможно и естественно, но, с другой стороны, ты не— заметно превращаешься в некоего палача и оказываешься на одном и том же уровне с невежеством, с которым борешься всю жизнь. Проваливаешься в омут тьмы, хотя стремишься к свету. Понимание того, что нельзя осуждать, даже если твое осуждение имеет под собой законные основания, еще более омрачало мое существование. Я будто попал в замкнутый круг, у которого два полюса, один — горькое отчаяние из-за того, что сожжены странники, а второй — желание возмездия.

Я всеми силами пытался выкарабкаться из этого капкана, постепенно начиная понимать, что даже если виновники и будут найдены, наказаны, — это ничего не изменит, а напротив, я стану неким соучастником наказания и буду до конца жизни нести эту карму, ярмо осуждения. А вот этого мне более всего не хотелось.

Я долго думал о тех, кто совершил это преступление, а потом вдруг понял, что важно, не чья рука чиркнула спичкой и воспламенила часовню, а кто втайне или, может быть, даже явно порадовался тому, что часовня и колоколица сгорели. Ведь зло, которое излучается людьми, как бы носится в воздухе и собирается в некий сгусток, пока этот сгусток не накопит критического количества отрицательной энергии. И уже после этого в КОГО именно войдет этот негативный заряд и КТО конкретно материализует намерения многих — это уже следствие, а не причина. Причина в невежестве многих, в несовершенстве десятков и сотен, а реализатор всегда найдется. По этому поводу я вспомнил тогда изречение восточного мудреца, который сказал примерно так: «Люди, помните, что нет на земле такого преступления, в котором бы мы все не приняли участия!». И потому не существенно, кто сделал, а важно то, что мы своими мыслями и чувствами: гневом, завистью, обидой — создаем как раз ту атмосферу, почву, на которой произрастают все преступления мира. Конечно, многие могут сказать и говорят: «А мы-то здесь при чем? Какое отношение мы имеем к тому, что делают другие?». На что можно ответить: «Давайте замерим, подсчитаем, сколько негативной энергии, сколько вибраций зла, ненависти вы выпустили в атмосферу планеты?».