Тензин Гьяцо - Мудрость прощения. Доверительные беседы

— Как вы думаете, с чем это связано? — спросил я, жадно глотая растворимый кофе.

— Думаю, с умиротворенным состоянием разума, — сказал Далай Лама без колебаний.

— Ваше сердце не отличается от сердца двадцатилетнего юноши потому, что в вашем разуме царит мир?

— Да, — решительно подтвердил Далай Лама. — Что касается всего остального, то во мне нет ничего особенного. Я не делаю никаких специальных упражнений.

67-летний человек с сердцем двадцатилетнего. Далай Лама не сомневается, что разум может излечить тело. Для него разум и тело создают неразделимый континуум. Если что-то случается с одним, реагирует и другое. Взаимозависимость всего сущего — главная мантра Далай Ламы уже полстолетия. А теперь даже лучшие врачи и исследователи пришли к такому же выводу. Болезнь почек может вызвать самые серьезные последствия для мозга. А депрессия теперь повсеместно считается главным фактором риска для заболеваний сердца — таким же сильным, как и повышенный холестерин. В конце концов, в работу тела и разума вовлечены одни и те же строительные блоки — кровь, нервы, гормоны, антитела. Вот как Далай Лама излагает эту мысль:

— Тренировка разума усиливает позитивные эмоции: прощение, сострадание, заботу о благополучии остальных. Негативные эмоции — ненависть, зависть — все это то, что вы называете врагами. Но негативные эмоции мы можем минимизировать с помощью тренировки. Тренировка разума, как утверждают некоторые ученые, чрезвычайно важная вещь для нашего здоровья. Чем спокойнее, умиротвореннее ум — тем лучше здоровье. Взбудораженный ум вредит здоровью, вредит телу. Так что тренировка разума очень полезна. Я это ощущаю на себе.

Я спросил Далай Ламу, считает ли он, что его болезнь принесла какие-то положительные плоды. Тибетцы во всем мире очень за него переживали. Пока он лежал в постели в монастыре Шечен, сотни тысяч паломников простаивали ночи напролет под открытым зимним небом, молясь за Далай Ламу.

Далай Лама ответил по-тибетски, предоставив Лхакдору перевести:

— Его Святейшество говорит, что этот эпизод стал активирующей силой для совершения добрых дел, для достижения духовных целей.

Я не совсем понял.

— Обычно, пока нет никаких неприятностей, — объяснил Далай Лама, — хотя мы и молимся, наши молитвы недостаточно серьезны. А когда я болел, каждая молитва была серьезной. Все мы молились серьезно. Положительный результат именно в этом.

— Болезнь Далай Ламы стала для нас катализатором преумножения духовности, — подвел итог Нгари Ринпоче.

Для Далай Ламы страдания и напасти — необходимые условия развития терпения и терпимости. Качества, жизненно важные, если мы хотим уменьшить негативные эмоции вроде ненависти или гнева. Пока все хорошо, у нас почти нет необходимости быть терпимыми и прощать. Только когда мы сталкиваемся с проблемами, когда страдаем, тогда мы действительно учимся этим добродетелям. И как только постигаем их, сострадание рождается само по себе.

— Вы огорчились, когда я уехал? — неожиданно спросил Далай Лама.

— Да, огорчился, — ответил я.

— Вы думали, что Его Святейшество останется? — полюбопытствовал Нгари Ринпоче.

— Нет, нет! Я верил. Я как-то знал, что с ним все в порядке, — ответил я. — Просто мне было грустно, он казался таким слабым, таким уязвимым. Я никогда не видел его таким беспомощным. Это меня потрясло; как потрясло и многих других людей. И еще одно. Он обнял меня перед отъездом из Шечена. Это меня очень тронуло. Хотя он испытывал боль и едва стоял на ногах, он все же захотел утешить меня, ободрить. Даже будучи серьезно больным, он не забыл обо мне. Как и всегда, заботился о благополучии других больше, чем о своем собственном.

Я стоял на крыше рядом с Далай Ламой. Отсюда открывалась панорама Внешних Гималаев. Три окутанных туманом горных хребта каскадом спускались с 4350-метрового перевала Индрахар вниз, в широкую и зеленую долину Кангра. Еще дальше и значительно выше виднелись припорошенные снегом очертания Дхауладарских гор. На склоне ближайшего хребта я рассмотрел несколько маленьких серых пятен — деревушки, угнездившиеся на крошечных плато. Рядом зияла рана, оставленная оползнем. Ниже в долине, среди россыпи крошечных мерцающих огоньков, вилась серебряная лента реки. Далай Лама, держа в левой руке молитвенные четки, указал на яркие огоньки:

— А в деревне все еще горят огни. И жестом пригласил меня наклониться, чтобы рассмотреть изгибы долины, спускающейся с Триунда к равнинам и мерцающим огнями деревушкам.

Было пять часов утра, воскресенье. Вот-вот должен был начаться сезон дождей. Мне показалось, что Далай Лама одет слишком легко для этого времени дня. Он был не в монашеском одеянии, а в ярко-оранжевой рубашке с высоким воротником-стойкой и без рукавов. Похожий на атлас материал поблескивал в свете раннего утра. Саронг цвета ржавчины и длиной до лодыжек был обернут вокруг тела; а вокруг пояса он повязал бордовую монашескую накидку. Я никогда не видел его в таком костюме прежде. И предположил, что он иногда надевает его по утрам в своих комнатах.

На крышу Далай Лама пригласил меня впервые. Бетонный настил и смотровую площадку соорудили совсем недавно. Внизу можно было видеть расположенный на территории резиденции в верхней части отрога участок нетронутой земли, где росли кедры, сосны и рододендроны.

Мы стояли на крыше недолго. Минут через пять вернулись в просторную гостиную второго этажа и прошли в комнату для медитаций Далай Ламы. Он снял обувь, прошел к своему обычному месту для медитаций возле стола и сел в позу лотоса.

Почти сразу Палдор, монах и слуга Далай Ламы, принес поднос с завтраком и поставил его на низкую подушку, лежавшую рядом с Далай Ламой. На подносе стояли два термоса, большая стеклянная пиала с овсянкой, тарелка с ломтями поджаренного хлеба, масло и джем.

Далай Лама положил на колени салфетку, левой рукой взял объемистую пиалу с кашей. В правую — большую ложку. Поднес пиалу к губам и замер на несколько мгновений, глядя в пространство. Потом начал есть. Во время еды он читал пятидюймовой толщины несброшюрованный фолиант — тибетский религиозный текст, лежавший перед ним на низком столике.

Потом взял кусок поджаренного тибетского хлеба, испеченного утром на здешней кухне, и тонким слоем намазал на него клубничный джем. Поверх джема положил кусочек масла и откусил этот хрустящий бутерброд. Далай Лама опустошил большую пиалу каши, съел два тоста и выпил по крайней мере две кружки чая с молоком. Ел он, сосредоточившись на чтении, и я не пытался заговорить с ним.

Далай Лама любит есть в одиночестве. Во время заграничных путешествий он неизменно получает множество приглашений на завтраки и ланчи. Тэндзин Гейче Тетхонг, личный секретарь Далай Ламы, делает все возможное, чтобы тактично отклонить большинство из них. Если главе Тибета все же приходится есть в компании, он во время еды сохраняет полнейшее молчание.