Чогьям Трунгпа Ринпоче - Безумная мудрость

Так что между этими ситуациями существует определённое сходство. В терминах этого сходства, тибетцы олицетворяют американцев, а Падмасамбхава — самого себя.

Прежде чем говорить о подробностях жизни Падмасамбхавы и его учений, как мне кажется, будет полезно рассмотреть понятие святого в буддийской традиции. Понятия святости в христианской и в буддийской традициях в некотором смысле противоречат друг другу. В христианской традиции святым обычно считают того, кто имеет прямой контакт с Богом и, вероятно, будучи совершенно опьянённым божественностью, способен принести людям некоторое утешение. Люди могут видеть в святом пример высшего сознания или высшей стадии развития.

Буддийский подход к духовности заметно отличается от христианского — он нетеистический. В нём нет принципа внешней божественности. Следовательно, нет и возможности получить обещания от божественного и перенести их оттуда, сверху, сюда, на землю. Буддийский подход к духовности связан с пробуждением, происходящим внутри нас самих, а не с взаимоотношениями с чем-то внешним. Поэтому представление о святом как о человеке, способном раскрыть себя настолько, чтобы войти в контакт с внешним высшим принципом, получить от него что-то, а затем поделиться этим с другими, с буддийской точки зрения, неясно или попросту не существует.

Святой в буддийском понимании — такой как Падмасамбхава или сам великий Будда — это некто, подтверждающий собственным примером, что совершенно обычные, заблуждающиеся человеческие существа могут прийти к пробуждению; они могут собраться и пробудиться благодаря тому или иному событию в их жизни. Боль, все виды страдания, горе и хаос, которые являются частью жизни, начинают пробуждать людей, встряхивать их. Получив встряску, люди начинают задаваться вопросом: «Кто я? Что я? Почему это всё происходит?». Затем они продвигаются дальше и осознают, что есть что-то в них самих, что задаёт эти вопросы, нечто действительно разумное и, кажется, не до конца запутавшееся.

Вот как это происходит в жизни. Мы чувствуем небольшое замешательство — сначала нам кажется, что это замешательство, растерянность, но затем это смятение выводит на поверхность нечто действительно достойное исследования. Вопросы, которые мы задаём, пребывая в замешательстве, — это серьёзные и важные вопросы, которые действительно озадачивают нас. Мы спрашиваем: «Кто я? Что я? Что это? Что такое жизнь?» — и так далее. Затем мы углубляем своё исследование и спрашиваем себя: «А кто же, собственно, задаётся этим вопросом? Кто этот кто-то, спрашивающий: „Кто я?“. Кто спрашивает: „Что это такое?“, и что вообще значит „Что это значит?“». Наши вопросы ведут нас всё дальше и дальше, глубже и глубже. В некотором смысле это нетеистическая духовность в чистом виде. Внешние стимулы не заставляют нас подстраиваться под внешние ситуации. Скорее возникающие внешние ситуации говорят о том, что мы запутались, и от этого мы начинаем думать больше, задумываться глубже. Разумеется, когда мы это делаем, возникает ещё одна проблема: если мы выяснили, кто мы и что мы, как нам применить то, что мы узнали, к обстоятельствам собственной жизни? Как нам применить это знание на практике?

Существуют два возможных подхода. Первый: стараться жить в соответствии с тем, какими нам хотелось бы быть. Второй: стараться быть теми, кто мы есть. Стараться быть такими, какими нам хочется быть, значит притворяться божественными созданиями, духовно реализованными людьми или кем-то ещё — в зависимости от того, как мы называем свою идеальную модель. Как только мы осознаём, что с нами не так, в чём наша слабость и каковы наши проблемы и неврозы, автоматически появляется соблазн действовать прямо противоположным образом, как будто до сих пор мы и понятия не имели, что можем быть неправы или сбиты с толку. Мы говорим сами себе: «Мысли позитивно! Веди себя так, как будто ты в полном порядке». И хотя мы знаем, что с нами что-то не так на уровне конкретной жизненной ситуации, на бытовом уровне, мы считаем, что это не важно. «Да ну их, эти „негативные вибрации“, — говорим мы. — Давайте думать иначе. Давайте притворимся хорошими».

В буддийской традиции такой подход известен, как духовный материализм, что означает отсутствие трезвого взгляда на реальность или, как говорят хиппи, улёт. «Давайте забудем всё плохое и притворимся хорошими». Духовным материализмом может быть любой буддий ский, индуистский, иудаистский или христианский подход, методы которого мы используем для отождествления с хорошим, лучшим, самым лучшим или предельно прекрасным, божественным.

Отождествляя себя с добром, мы чувствуем себя счастливыми. Нас переполняет восторг. Мы думаем: «Наконец-то я нашёл ответ!» Этот ответ заключается в том, что достаточно считать себя уже освобождённым. После этого, уверив себя в том, что освобождение уже достигнуто, мы должны просто позволить всему идти своим чередом.

Затем мы добавляем последний штрих, окончательно укрепляющий наш духовный материализм: всё, чего мы не знаем или не поняли в ходе духовного поиска, мы относим к тому, что описывается в различных текстах как лежащее за пределами ума, невыразимое словами и запредельное для понимания, — неизъяснимое «Я» или что угодно. Своё непонимание происходящего с нами мы отождествляем с этими неизъяснимыми, невыразимыми вещами. Таким образом, наше неведение становится величайшим открытием. Мы можем связать это «великое открытие» с доктринальными идеями и положениями, например со «Спасителем» или с определёнными толкованиями священных писаний.

Несмотря на то, что раньше мы не знали вообще ничего, теперь мы «знаем» нечто, чего мы на самом деле не знаем. Теперь перед нами есть нечто. Мы не можем описать это посредством слов, концепций и идей, но мы обнаружили, что первым делом нам необходимо связать себя с благом. Итак, начало положено: мы можем прямо и умышленно трактовать собственное непонимание как не-непонимание. Мы делаем это просто потому, что ищем удовольствия, духовного удовольствия. Тем самым мы утверждаем, что удовольствие, которое мы ищем, имеет непознаваемую природу, поскольку на самом деле мы не представляем, какой вид духовного удовольствия получим благодаря этому ухищрению. Но все толкования писаний, говорящих о непознаваемом, можно применить к тому факту, что мы не знаем, что именно делать в духовной сфере. Тем не менее теперь мы точно обрели духовную убеждённость, поскольку подавили свои изначальные сомнения относительно того, кто мы и что мы, — ощущение того, что, возможно, мы не являемся ничем. Мы подавили это; теперь мы даже можем об этом не знать.

Подавив замешательство эго, предлагавшее нам лестницу в неизвестность, природу которой мы так и не поняли, мы обнаруживаем, что вовлечены в две игры непонимания: в игру в неизвестное и в игру в трансцендентное неизвестное. Обе эти игры — части духовного материализма. Мы не знаем, кто мы или что мы, но мы знаем, что нам хотелось бы быть кем-то или чем-то. Мы решаем двинуться к тому, чем нам хочется быть, хотя и не знаем, что это. Это первая игра. Вдобавок, будучи чем-то, мы также хотим знать, что в мире или космосе есть нечто такое, что соотносится с этим «чем-то», которым мы являемся. У нас возникает ощущение, что мы нашли то самое нечто, которое хотим познать, но понять которое по-настоящему мы не можем, а посему это нечто становится трансцендентным неизвестным. Поскольку мы не можем понять его, мы говорим: «Давайте превратим это большое, гигантское непонимание в духовную суть бесконечности божественной природы», — или что-то вроде этого.