Согьял Ринпоче - Книга жизни и практики умирания

Дуджом Ринпоче писал в своей знаменитой декларации о сознавании:

Поскольку чистое сознавание того, что сейчас, и есть настоящий будда,

С открытостью и удовлетворением я нашел Ламу в сердце моем.

Когда мы сознаем, что этот нескончаемый естественный ум и есть сама природа Ламы,

То тогда исчезает нужда в молитвах, произносимых с привязанностью, цеплянием за что-либо или плачем, и в искусственных жалобах,

Но просто расслабившись в этом неискусственном, открытом и естественном состоянии,

Мы достигаем благословения бесцельного самоосвобождения от всего, что бы ни возникало.

Когда вы полностью осознали, что природа вашего ума и ума вашего мастера одна, с этого момента вы и мастер нераздельны, поскольку мастер един с природой вашего ума, и, естественно, постоянно присутствует. Помните Ламу Цетена, умирание которого я видел в детстве? Когда его мастер физически не присутствовал около его смертного ложа, он сказал: «Для мастера не существует расстояния».

Когда, подобно Ламе Цетену, вы сознаете, что мастер и вы нераздельны, в вас возникнет огромное чувство благодарности, благоговения и почитания. Дуджом Ринпоче называет это «почитанием Образа». Это преданность, спонтанно возникающая от видения Образа природы ума.

Для меня было еще много моментов ознакомления: в учении и посвящениях, а также последующие ознакомления, проведенные моими другими мастерами. После ухода из жизни Джамьянга Кхьенце меня хранил в своей любви и заботился обо мне Дуджом Ринпоче, у которого я несколько лет был переводчиком. Это открыло еще один период в моей жизни.

Дуджом Ринпоче был одним из наиболее знаменитых мастеров и мистиков Тибета, признанным ученым и писателем. Мой мастер Джамьянг Кхьенце все время отзывался о Дуджоме Ринпоче как о замечательном мастере, живом представлении Падмасамбхавы в этой эпохе. Благодаря этому я всегда глубоко уважал его, хотя не был с ним лично связан и не учился у него. После смерти моего мастера, когда мне было чуть больше двадцати, я однажды нанес визит вежливости Дуджому Ринпоче, в его доме в Калимпонге, в предгорьях Гималаев.

Когда я появился там, он обучал одну из своих первых учениц из Америки. Она была очень озадачена из-за отсутствия переводчика, который владел бы английским достаточно хорошо, чтобы переводить учение о природе ума. Когда Дуджом Ринпоче увидел, что я вхожу, он сказал: «О! Вы здесь. Хорошо! Можете переводить для нее?» Я сел и начал переводить. И за один урок, длившийся около часа, он дал ей поразительное представление учения, охватившее все. Я был настолько тронут и вдохновлен, что на глаза у меня навернулись слезы. Я осознал, что именно это имел в виду Джамьянг Кхьенце, отзываясь о нем.

Сразу же после этого я попросил Дуджома Ринпоче учить меня. Я каждый день приходил к нему и проводил с ним несколько часов. Это был человек небольшого роста, с красивым и нежным лицом, изящными руками и утонченными, почти женственными манерами поведения. Волосы у него были длинными и он завязывал их в узел, как делают йоги. В его глазах постоянно сверкал огонек сдерживаемого веселья. Его мягкий, чуть хриплый голос казался голосом самого сострадания. Обычно Дуджом Ринпоче сидел на низком сидении, покрытом тибетским ковром, а я садился чуть ниже его. Я всегда буду помнить, как он сидел так, а лучи вечернего солнца лились в окно за его спиной.

И вот однажды, когда я воспринимал его учение и занимался с ним духовной практикой, произошло нечто совершенно поразительное. Все, о чем я только слышал от него, стало происходить со мной самим – все материальные явления вокруг нас стали растворяться – я пришел в сильное восхищение и еле выговорил: «Ринпоче... Ринпоче... это свершается!» Никогда не забуду, каким сочувствием светилось его лицо, когда он склонился ко мне, успокаивая: «Все в порядке... все в порядке. Не волнуйся слишком. В конце концов, это и не хорошо, и не плохо». Ощущение чуда и блаженства начинало захватывать меня, однако Дуджом Ринпоче знал, что хотя хорошие ощущения могут быть полезными вехами на пути медитации, но они же могут оказаться и ловушками, если к этому примешается привязанность. Необходимо идти дальше них, к более глубокому и стабильному основанию – и именно к этому основанию его мудрые слова привели меня.

Дуджом Ринпоче, словами даваемого им учения, вновь и вновь пробуждал сознавание природы ума: сами слова будили моменты видения действительного опыта. В течение многих лет он ежедневно давал мне поучения о природе ума, называемые «указаниями». Хотя все основное обучение я получил от моего мастера Джамьянга Кхьенце, это было подобно семени, а учение Дуджома Ринпоче было подобно воде, питавшей его, пока оно не выросло и не расцвело. И когда я сам начал учить других, меня вдохновлял его пример.

Прозрение буддизма, революционное и доныне, состоит в том, что жизнь и смерть существуют в уме, и нигде более. Это показывает ум как всеобщую основу того, что переживается на опыте – как творца счастья и творца страдания, творца того, что мы называем жизнью, и того, что мы называем смертью.

У ума есть множество сторон, но две из них наиболее выделяются. Первая – это обычный ум, который тибетцы называют сем. Один из мастеров дает ему такое определение: «То, что обладает разным осознанием, то, что имеет чувство дуалистичности – что цепляется за что-то вне себя или отвергает его – это ум. В своей основе это то, что может связываться с „другим“ – с любым „чем-то“, что воспринимается как отличающееся от того, кто воспринимает». Сем – это перескакивающий с одного предмета на другой, дуалистичный, думающий ум, который может действовать только в отношении к проецируемой и ложно воспринимаемой внешней точке отсчета.

Итак, сем – это тот ум, который думает, строит замыслы, желает, манипулирует, который вспыхивает гневом, который создает волны отрицательных эмоций и мыслей, потакая своим прихотям, которому необходимо все продолжать и продолжать делать утверждения, оценки, подтверждать собственное «существование», переживая на опыте выделение отдельных деталей, создание идей и понятий. Обычный ум является непрестанно переменяющейся и не могущей перемениться жертвой внешних влиянии, привычных склонностей и воспитания. Мастера сравнивают сем с пламенем свечи, стоящей на пороге открытой двери, уязвимым всем ветрам обстоятельств.

Если рассматривать сем с одной стороны, то он предстает мерцающим, нестабильным, все время за что-то цепляющимся и бесконечно занятым не своими делами; его энергия расходуется на проецирование вовне. Иногда я думаю о нем, как о мартышке, что непрестанно перескакивает с ветки на ветку. Однако, если рассмотреть его с другой стороны, обычный ум отличается фальшивой, тупой стабильностью, самодовольной и направленной на его собственную защиту инерцией, каменным спокойствием глубоко внедрившихся в него привычек. Сем столь же хитер, как нечестный политик, скептичен, недоверчив, очень умело обманывает и притворяется. Джамьянг Кхьенце писал, что он «чрезвычайно изобретателен в жульнических играх». И именно в пределах переживаемого на опыте этого хаотичного, находящегося в замешательстве, недисциплинированного и повторяющегося сема, обычного ума, мы вновь и вновь претерпеваем изменения и смерть.