Николай Блохин - Христов подарок. Рождественские истории для детей и взрослых

— Простите, Анна Николаевна, мысли путаются…

— Неудивительно. Аграфена! Постели в комнате Николая Николаевича… нет, лучше здесь, на диване, там не топлено… и беги скорей за доктором.

Последующие дни прошли для меня в большой тревоге. Шурка умудрился простудиться очень сильно. Не могло быть и речь о том, чтобы перевезти его хотя бы в его дом в нашем городке. Он часто забывался, бредил и звал меня, но, когда я подходила к нему, не узнавал. Дня через три он вдруг очнулся и потребовал привести к нему священника.

— Нет, вы не бойтесь, Анна Николаевна, я не помирать собрался… Но исповедаться и приобщиться очень хочу. А то потом, когда выздоровею, — забуду. Я ж конченный человек.

Аграфена привела отца Василия из нашего прихода, и тот, накрепко прикрыв за собой дверь в комнату, долго исповедовал Аверова.

Дней через десять Александр поправился настолько, что пребывание его у нас стало довольно обременительным. К тому же вернулись отец и Поля. Приближалось Рождество. Аверов перебрался в свой дом накануне, в самый Сочельник. Прощаясь, он ни словом не обмолвился о том, о чем так много говорил в памятный вечер накануне своей болезни. Мне ничего не оставалось, как принять столь дорогие моему сердцу слова за горячечный бред…

«Он не любит меня!» — решила я, как казалось, раз и навсегда. Да, конечно. Ведь приближается Рождество, а оно мне никогда не сулило ничего хорошего.

Но на этот раз я ошиблась. На второй или третий день Рождества утром Поля ворвалась в мою комнату с восторженным криком:

— Аня, Аннушка, смотри! Твой рассказ напечатали в «Ниве»! Ты теперь настоящая писательница! — захлебывалась она, размахивая большим пакетом, который только что принес почтальон.

Кроме праздничного нумера «Нивы» с цветной обложкой, в пакете было письмо от редактора — Ивана Степановича В. с просьбой присылать мои рассказы ему и впредь, а также заверениями, что причитающаяся мне за рассказ сумма будет выслана на мое имя через некоторое время.

— Ты видишь теперь, Аннушка, что эта кукла и впрямь волшебная?! — воскликнула Поля, обнимая меня.

Полученные мною вскоре деньги лишь подтвердили это мнение. Их было не очень много, но по нашей бедности сумма показалась мне колоссальной, а любезное предложение Ивана Степановича присылать и другие рассказы давало надежду на подобное вспомоществование и в будущем.

Но и на этом чудеса не закончились. После Крещения я получила еще одно письмо с петербургским штемпелем. Его автор, некто генерал Аренский, извинялся за беспокойство, поясняя, что адрес мой добыл в конторе «Нивы», и интересовался, не родственница ли я его сослуживцу капитану Николаю Ильичу Сторову, которого он считает своим нежнейшим другом, которому многим в своей жизни обязан, но которого лет пятнадцать как потерял из виду, поскольку тот вышел в отставку.

— Папенька, не говорит ли вам что-нибудь имя генерала Аренского?

— Генерала? — почти с ужасом переспросил отец. — Нет! Сослуживец был у меня, дружок закадычный, Сергей Гаврилыч Аренский, капитан, как и я, только ему выходило в подполковники тогда, а мне — в отставку… впрочем, постой, Анюта, если он продолжал служить все эти годы, то, конечно же, должен был генералом стать.

Автором письма, разумеется, оказался тот самый Сергей Гаврилович Аренский. Отец написал ему ответ и вскоре получил новое письмо — пухлое, многословное, переполненное поклонами и комплиментами в мой адрес и снабженное приглашением непременно приехать на Масленицу погостить к Аренским в Петербург.

Мне это показалось верхом безумия, но отец — не только вопреки моим ожиданиям, но и вопреки собственным многолетним привычкам — сразу же поддержал эту идею и велел мне собираться:

— Ты столько лет во всем себе отказывала, Анна, что такой случай упускать просто грех… Да и Полю с собой захватим — все равно по чугунке через губернский город дорога.

Сергей Гаврилыч будет очень рад. Ты-то его не помнишь, а вот он тебя, помнится, на руках нашивал…

— Полно, папенька, что вы такое говорите!

— А что было, то и говорю… годочка четыре тебе тогда сравнялось, душа моя…

Оказывается, я и не заметила, что отец стал нежнее со мною…

Поездка в Петербург оставила по себе множество удивительных воспоминаний. Началось все уже на вокзале, куда генерал Аренский прислал за нами собственных лошадей. По нашем прибытии он тотчас подтвердил, что помнит меня крошкой и что я ему казалась всегда более славной и дельной, чем покойная Людмила:

— Ну, та совсем была сухарь, не девка, а доска аспидная… я тебя всегда и любил больше, ты была девчоночка живая, миленькая, глазки ясные, так ко всем и тянулась… загляденье! Да ты и теперь такая осталась, Анна свет-Николаевна! Красавица — хоть куда! Не будь я женат — право, тотчас к тебе посватался бы! Ну, да ничего. Мы тебе и так в Петербурге хорошего жениха найдем…

Сначала я воспринимала слова генерала, как шутку, но вскоре убедилась, что он абсолютно искреннее намерен при случае устроить мое счастье:

— Приданое — пустяки, найдем мы тебе приданое! И не спорь! Ведь я тебе вроде крестного отца… ну, по правде, не тебя я крестил, а брата твоего, покойника Илюшку, первенца твоих родителей, но ведь его-то нет, а ты — налицо, так что считай, что ты моя крестница, и можешь для этого случая всё, что угодно просить, — хоть луну с неба! Адъютанта любимого не пожалею за нею послать!

— Бог с вами, Сергей Гаврилович, вам бы только смеяться… какая из меня невеста, мне ведь уже тридцатый год. Вот если бы Полиньку вы выдали замуж, когда подрастет, — я бы вам в ноги поклонилась и век Бога молила за вас.

— Да мы и Полю отдадим, когда срок придет, с меня не убудет. А только я и твое счастье устроить хочу: я тебя и впрямь любил еще маленькую, а когда рассказ твой прочитал да когда от отца твоего получил весточку, — не поверишь, от счастья заплакал. Я, Аннушка, в жизни плакал только два раза: когда мать хоронил и когда у меня на глазах в турецкую войну молоденького солдата в клочья разорвало. Так это был третий… И так ты мне из-за этого дорога стала — а отец твой всегда дорог был, и по совести признаюсь тебе, что погоны мои генеральские больше ему пристали, ведь если бы не он когда-то — ни в жизнь бы я их не получил… ну, да это дело давнее и для твоей девичьей головки больно скучное…

И все те несколько недель, которые мы провели у Аренских, я действительно купалась в отеческой любви генерала. Он искренне вошел в роль «крестного», дарил подарки мне и Поле, сделал так, чтобы она подружилась с его младшими детьми, убедил Николеньку ходить по воскресеньям из училища в отпуск непременно в его дом и даже — то ли в шутку, то ли опять же всерьез, — пообещал, если брат окончит курс успешно, отдать за него свою старшую дочь замуж. В «Ниву» приняли еще два моих рассказа. Аренский добился перевода Поли из нашего провинциального института в Смольный, где учились его дочери. Но более всего я была благодарна Сергею Гавриловичу за то, что под его влиянием оттаял и расцвел мой отец. Угрюмая печаль и замкнутость, бывшие свойственными папеньке в последние пятнадцать лет, куда-то улетучились. Отставной капитан Сторов из мрачного, согбенного старика превратился в добродушного, улыбающегося человека, он распрямился, вспомнив о военной выправке, и даже как будто помолодел.