Русская православная церковь - Тысяча вопросов священнику

игумен Амвросий (Ермаков)

Простите, но я не только не смотрю мультфильмы (вышел из этого возраста:), но считаю, что старые мультфильмы для детей намного интереснее, полезнее, чем бездарные развлекательные зрелища с существами подозрительного происхождения.

священник Афанасий Гумеров, насельник Сретенского монастыря Сравнивая современных Ему иудеев, упорно противившихся истине, Спаситель уподобляет их капризным детям, которые все делают по упрямству. В словах Иисуса Христа заключена мысль: Я и Иоанн пришли противоположными путями, но ни Моего, ни его свидетельства Вы не приняли. Одного обвинили в том, что не соблюдает пост, а другого в том, что его соблюдает. У Эзопа в басне «Рыбак» говорится о ловце, который умел играть на дудке. Взял он дудку и невод, пошел к морю, встал на выступе скалы и начал играть на дудке, надеясь, что рыбы сами выйдут из воды на эти приманчивые звуки. Но этого не произошло. Тогда он взял сети, забросил в воду и вытащил много рыб. Когда он их извлек на берег, они стали прыгать. Глядя, как они бьются, он сказал: играл я вам — вы не плясали, перестал — пляшете». Евангельский рассказ и басня Эзопа, несмотря на определенное сходство, имеют смысловые различия. В первом явно выражен этический аспект. В басне же говорится о тех, кто невольно все делает невпопад.

Иеромонах Иов (Гумеров)

Чаша Грааля (старофранц. Graal, лат. Gradalis) в западноевропейских средневековых легендах таинственный сосуд с кровью Иисуса Христа, которая была собрана св. Иосиф Аримафейский, совершимшим погребение снятого с Креста тела Спасителя мира. Источниками были некоторые апокрифы.

Древнейшая литературная обработка сказаний о Чаше Грааля в западноевропейских литературе принадлежит Кретьену де Труа, французскому писателю конца XII века (роман Персеваль ). История этого сосуда, приобретшего чудодейственную силу, была подробно изложена другим французcким писателем начала XIII века Робертом де Бороном, на основании апокрифических рассказов. Произведение Роберта состоят из трех частей: Иосиф Аримафейский, Мерлин и Персеваль . В первой части рассказывается первоначальная история Чаши Грааля и повествуется о перенесении в ее Англию. Рассказывается и о поисках рыцарем Персевалем этого таинственного и чудесного сосуда. По смерти Персеваля Чаша Грааля возносится на небо. В произведении Роберта христианский апокриф соединяется с бретонским циклом сказаний о короле Артуре.

В средневековых рыцарских легендах Чаша Грааля — таинственный символ высшего духовного блага, ради которых совершаются бесстрашные подвиги.

В книге «Код да Винчи» тема Грааля — не больше, как детективная фантазия, за которой нетрудно увидеть болезненно навязчивый феминизм автора. «Грааль, — подхватил Лэнгдон, — есть символ потерянной богини. С появлением христианства старые языческие религии не умерли. И легенды о поисках рыцарями чаши Грааля на самом деле представляли собой истории о запрещенных поисках утраченного священного женского начала» (гл.58). Столь произвольная интерпретация становится возможной, потому что многочисленные читатели этого детектива (как в России, так и на Западе) оторваны не только от христианских корней, но и от классической культуры. Они не знают в этой области самого элементарного. Тема Священного Грааля профессионально исследована видными историками и филологами. Можно назвать некоторые капитальные работы: Дашкевич Н.П., Сказание о Святом Граале. — в его кн.: Из истории средневекового романтизма. К., 1877; Веселовский А.Н., Где сложилась легенда о Святом Граале? СПБ, 1900; Marx J., La legende arthurienne et le Graal, P., 1952; Markale J. Le Graal, Paris, 1982 и др.

иеромонах Иов (Гумеров)

Произведение это было сначала задумано как «психологический отчет одного преступления». О первоначальном замысле можно судить по письму (сер. сентября 1865 г.) Ф. Достоевского к редактору «Русского вестника» М. Каткову, с которым он вел переговоры о публикации. Писатель собирался показать состояние мучительной борьбы в душе «идейного» убийцы после совершенного им преступления: «Неразрешимые вопросы восстают перед убийцею, неподозреваемые и неожиданные чувства мучают его сердце. Божия правда, земной закон берет свое, и он кончает тем, что принужден сам на себя донести. Принужден, чтоб хотя погибнуть в каторге, но примкнуть опять к людям; чувство разомкнутости и разъединенности с человечеством, которое он ощутил тотчас же по совершении преступления, замучило его. Закон правды и человеческая природа взяли свое… Преступник сам решает принять муки, чтоб искупить свое дело» (Полн. собр. соч. В 30-ти т. Л., 1985. Т. 28, кн. 2. С. 137). Записи, сделанные в черновой тетради, показывают, что писатель сначала хотел написать от лица главного героя исповедь, записанную вскоре после убийства. Ф. Достоевский глубоко проникает во внутренний мир человека и точно изображает то, что святые отцы постигали духовным опытом. Позже он писал в «Дневнике писателя» (1873 г.): «Я был в каторге и видал преступников, «решенных» преступников… Но, верно говорю, может, ни один из них не миновал долгого душевного страдания внутри себя, самого очищающего и укрепляющего. Я видал их одиноко задумчивых, я видал их в церкви молящихся перед исповедью; прислушивался к отдельным внезапным словам их, к их восклицаниям; помню их лица — о, поверьте, никто из них не считал себя правым в душе своей! Не хотел бы я, чтобы слова мои были приняты за жестокость. Но все-таки я осмелюсь высказать. Прямо скажу: строгим наказанием, острогом и каторгой вы, может быть, половину спасли бы из них. Облегчили бы их, а не отяготили. Самоочищение страданием легче — легче, говорю вам, чем та участь, которую вы делаете многим из них сплошным оправданием их на суде. Вы только вселяете в его душу цинизм, оставляете в нем соблазнительный вопрос и насмешку над вами же. Вы не верите? Над вами же, над судом вашим, над судом всей страны! Вы вливаете в их душу безверие в правду народную, в правду Божию; оставляете его смущенного». Святитель Григорий Богослов пишет о суде собственной совести: «Невозможно убежать от этого одного — от внутреннего в нас самих судилища, на которое одно взирая, можно идти прямым путем».

В ходе работы над произведением, по мере усложнения сюжета и расширения идейного плана, Ф. Достоевский осознает, что форма исповеди ограничивает его возможности: «Исповедью в иных пунктах будет не целомудренно и трудно себе представить, для чего написано. Но от автора. Нужно слишком много наивности и откровенности. Предположить нужно автора существом всеведущим и не погрешающим, выставляющим всем на вид одного из членов нового поколения».