Юрий Грачёв - В Иродовой Бездне. Книга 2

Вообще верующих баптистов среди заключенных было достаточно много. Братья-белорусы, например, жили в лагерном пункте по другую сторону канала. Свое маленькое Евангелие во время обысков они искусно прятали в лапти. Но на тех лагерных пунктах, где отбывал заключение Лева, с духовной пищей было очень плохо. Вот почему, как только представилась возможность, он купил записную книжку и в свободное время переписал в нее текст Евангелия от Марка.

Вскоре в конторе электростанции установили телефонный коммутатор, у которого стала работать девушка-заключенная из лагеря. Мужчины лагеря— начали беззастенчиво приставать к молодой телефонистке — толкали ее, тискали. Однако она, будучи, видно, чистой девушкой, хранила себя от всего. Лева почему-то стеснялся с ней разговаривать. Она же, узнав, что он верующий, часто вздыхала, когда Лева упоминал имя Божие.

Была там еще одна женщина, тоже из заключенных, но та, как говорится, пустила себя по течению. Она была уборщицей электростанции и часто, не таясь, заходила в спальню, где жили Леренс и начальник электростанции: она сожительствовала с ними обоими. Те же выхвалялись перед ней Левой, говоря ей, что он «неприкосновенный» — совсем другой человек, нежели они. Женщина подходила к Леве, вела с ним бесстыдные разговоры, пытаясь соблазнить. Строго храня свою нравственность, Лева всячески доказывал, что семейная жизнь без распутства и без измены — самое чистое и великое дело. Ответом ему служил дружный хохот.

Шло время, Лева продолжал заниматься электротехникой. С удовольствием помогал Гаспару Гаспаровичу, который пытался изобрести особый транспортер для извлечения камней из канала.

Юноша благодарил Бога, что в скорбях Он дает ему возможность трудиться по силам, приобретать знания и быть полезным для окружающих.

А тем временем северное лето с его белыми ночами пролетело быстро, наступила осень. Ночи опять стали темными, и строительство канала, где заключенные работали посменно, в том числе и ночами, озарялось тысячами огней электрических фонарей, прожекторов и ламп.

У Левы складывалось все хорошо: он был доволен своей работой, встречами с братьями и бодрыми письмами, которые получал от матери. Тем не менее его не покидало какое-то внутреннее беспокойство. Хотелось больше служить людям, все силы отдать на дело Евангелия. Но беда в том, что это дело было в те годы как бы приостановлено: несмотря на то, что в лагере было много верующих, обращения грешников были единичными. Встречался Лева с одним известным украинским братом-проповедником, который работал шорником при комбайне. Казалось бы, этот труженик Евангелия и здесь должен высоко держать знамя любви Христовой, но старик совсем опустил руки, всего боялся и пуще всего — как бы его не лишили той спокойной работы, которую он в лагере выполнял. С братьями он общался мало и редко, и от беседы с ним у Левы осталось тяжелое впечатление. Никакого огня, никакой жажды подвига — один только животный, убивающий бессмертную человеческую душу страх!

Чем и как прославить Господа? Этот вопрос не давал Леве покоя.

Тем временем похолодало. Чувствовалось приближение зимы. Лева жил в бараке за зоной вместе с работниками электростанции, большинство же верующих братьев размещалось на лагпунктах, и увидеть их можно было лишь в выходной. Приближалось 15 ноября — день Левиного рождения. Осталось всего несколько дней до этой даты, когда он «счислял дни свои, чтобы приобрести сердце мудрое».

— Господи! — молился он перед сном, стоя на коленях на нарах. — Ты знаешь, этот день рождения я встречу не в кругу близких, и мама не приедет. Но прошу Тебя, посети меня, дай мне такой подарок, чтобы он мне был на всю жизнь.

И Лева стал ждать подарка. Юноша получил его в виде указания, что его призвание вовсе не электротехника. Его дело — служить людям в качестве милосердного самарянина.

Как же это произошло?

За два дня до даты его рождения у Левы заболела нога. Около пальцев на стопе дергало — образовался гнойник. На следующий день нога совсем разболелась, юноша стал хромать и поэтому решил пойти в амбулаторию. Вечером после работы он зашел в лагпункт и направился в санчасть, которая размещалась в первом большом бараке около вахты.

То, что Лева увидел, поразило его до-глубины души. Приема врача ожидала масса народа, заключенные стояли, сидели, зачастую, как, например, узбеки прямо на полу, поджав, как принято у них, под себя ноги. В приемной и коридоре была невыразимая грязь. Несколько лекпомов, обслуживавших больных, только успевали поворачиваться, что-то записывая на ходу.

— Что у тебя?

— Кашель, грудь простыла.

— На таблетку.

— Что у тебя?

— Температура.

— Иди вон на ту скамейку, где сидят люди с термометрами.

Все знали, что при освобождении от работ решающую роль играет температура. Если она выше 38°, то освобождение обеспечено. В зависимости от этого и приспосабливались: одни, как только лекпом отвернулся, нагоняли температуру, постукивая кончиком пальца по концу термометра, другие приносили с собой под мышкой горячую золу, и температура повышалась до 40°, иногда термометр даже лопался.

Лекпомы все эти возможные ухищрения, на которые шли заключенные, знали и поэтому нещадно ругались и кричали на них. А бедные зеки все равно изо всех сил старались их обмануть.

Так как очередь была огромная, Леве представилась возможность наблюдать душераздирающие картины, когда лекпомы выставляли за дверь больных, которым, по их мнению, нельзя было дать освобождения.

У Левы отец был фельдшер. Он четыре года проучился в земской фельдшерской школе, где медработников готовили старые земские врачи. Готовили, как своих будущих лучших помощников. Эти фельдшеры, и в их числе отец Левы, по умению поставить диагноз болезни и назначить лечение не уступали самым опытным квалифицированным врачам. Наблюдая работу отца, Лева получил представление о медицине как о самой жертвенной и гуманной профессии.

Когда он был маленький и отец приглашал врачей на дом, Лева смотрел на них с особым, трепетным чувством. Ведь им известно не только строение человеческого тела, они изучали и такую науку, как психология. А значит (так тогда казалось мальчику) могут по лицу читать мысли — его и других. То же, что он увидел сегодня, скорее, представляло собой пародию на медицину, сущую карикатуру, но вот подошла его очередь, и Леву пригласили в перевязочную. Там сидели, кто на полу, кто на табуретках, человек пять больных. Фельдшер, не моя руки, перевязывал то одного, то другого. Никакого стерильного материала не было. Лева не был медиком, но он видел, как работал отец, у которого дома был набор хирургических инструментов и он сам зашивал резаные раны, останавливал кровотечение. Лева понимал, что значит чистота в хирургии, и теперь, видя всю эту грязь, он был просто потрясен. К тому же пол был настолько грязным, что невозможно было определить, крашеный он или же нет.