Франсин Риверс - Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind]

— И ты доверишь этим языческим псам самое святое? — сказал Енох, горестно покачав головой. — Послушай, Хадасса, что я тебе скажу. Берегись Витии. Не слушай ни одного ее слова. Она — само исчадие ада. Не забывай, что именно терпимое отношение ко злу и погубило наш народ. Берегись, чтобы это зло не погубило в тебя.

Хадассе захотелось заплакать. Сколько раз она говорила людям об Иисусе. Сколько раз она рассказывала о том, как Господь воскресил ее отца из мертвых. И теперь она чувствовала, как ее язык тяжелеет, а сердце словно становится каменным и велит ей молчать. Захочет ли Енох ее слушать? Она говорила себе самой, что нет. Но вопрос оставался без ответа. Вития не знала Бога, Енох не знал своего Мессию. И почему? Потому что страх неприятия и преследований запирал истину в сердце Хадассы. То знание, которым она обладала, было скрытым сокровищем, предназначенным не только для нее одной, но и для Еноха тоже; она дорожила этим сокровищем, брала от него силы, но боялась делиться им с другими.

И вот теперь маленькая птичка порхала над перистилем и уселась на статуе, которую Марк назвал «Отвергнутая страсть». Хадасса сжала пальцами виски и потерла их. Открытый двор был полон света, цветов и журчания фонтана, но ей казалось, что ее сдавливает неведомая тьма. Ей так хотелось общаться с теми людьми, которые разделяют ее убеждения. Ей очень хотелось поговорить с кем–нибудь о Боге так, как это делал ее отец.

Ей было так одиноко. Енох верил в свой закон и в свои традиции, Вития молилась своим богам и исполняла свои ритуалы. Юлия стремилась к «активной» жизни, а Марк следовал собственным амбициям. Децим ни во что не верил, а Феба поклонялась своим каменным идолам. В чем–то они все были схожи, каждый из них следовал религии, дающей им то, в чем они, как им казалось, нуждались в первую очередь, — власть, деньги, удовольствия, мир, праведность, опору. Они следовали своим индивидуальным законам, совершали свои жертвоприношения, соблюдали свои ритуалы и при этом надеялись на исполнение своих желаний. Иногда им казалось, что это приносит им успех, но очень скоро Хадасса видела пустоту в их глазах.

Боже, почему я не могу воззвать к истине с верхней крыши? Почему у меня нет такой смелости говорить с людьми, какая была у моего отца? Я люблю этих людей, но у меня нет тех слов, которые могли бы дойти до них. Неужели я только рабыня? Как мне объяснить им, что в действительности я свободный человек, а они рабы?

Хадасса вспомнила о Клавдии и о тех часах, в течение которых они беседовали и Клавдий все время расспрашивал ее о Боге. Однако все то, что она ему говорила, всего лишь ласкало его слух, но ни одно ее слово не изменило его сердца. Почему Слово западает в души одних людей, меняя их, и отскакивает от других? Бог сказал, чтобы мы сеяли семя, но почему Он не удобрил для этого почву?

Господи, что мне сделать, чтобы они услышали меня?

В перистиль вошла Феба. Она выглядела такой уставшей и обеспокоенной, что Хадасса тут же забыла о предупреждении Марка и подошла к ней.

— Вам принести что–нибудь, моя госпожа? Холодного вина или что–нибудь поесть?

— Немного вина, пожалуй, — сказала Феба рассеянно. Она провела пальцами по воде.

Хадасса тут же вошла в дом и вынесла вино. Хозяйка все так же сидела неподвижно. Хадасса поставила рядом с ней поднос и налила вина. Феба взяла кубок и поставила его нетронутым рядом с собой, на скамью.

— Юлия отдыхает?

Хадасса замерла. Она закусила губу, думая, что сказать. Феба взглянула на нее и по глазам все поняла.

— Ладно, можешь не отвечать, Хадасса. Где Вития?

— Она отправилась в свой храм сразу после того, как вы с хозяином ушли.

Феба вздохнула.

— Значит, она еще нескоро вернется, — когда Феба снова взяла кубок, ее рука дрожала. — Моему мужу нужно отвлечься от своих тревог. Его болезнь… — она снова поставила кубок и взяла Хадассу за руку. Ее руки были холодными. — Как–то вечером я слышала, как ты пела Юлии. Что–то на еврейском. Это была прекрасная песня. Твой хозяин устал, но ему никак не заснуть. Может быть, если ты ему споешь, он сможет расслабиться.

Хадасса в этом доме никому, кроме Юлии, еще не пела и поэтому волновалась. Феба повела ее в дом и дала ей маленькую арфу. «Не бойся», — прошептала Феба и прошла к мужу. Децим Валериан лежал на своем диване. Он выглядел теперь гораздо старше своих сорока восьми лет. Даже после утренней прогулки на солнце лицо его оставалось осунувшимся и бледным. Он едва обратил внимание на Хадассу, когда та, повинуясь безмолвному знаку Фебы, вошла в комнату и села рядом с ним.

— Все в порядке? — тихо спросил он.

— Да, все хорошо. Юлия пока не нуждается в помощи Хадассы, и я подумала, что, может быть, тебе будет приятно послушать ее пение, — Феба кивнула Хадассе.

Мать Хадассы когда–то учила свою дочь игре на музыкальных инструментах. Девушка нежно посмотрела на инструмент, который пробудил в ней воспоминания о ее семье, и заиграла одну из тех мелодий, которые она пела для поклонения Богу и Его прославления. Перебирая несколько несложных аккордов, Хадасса нежно запела: «Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться…». Сначала она пела по–еврейски, потом по–гречески, а в конце по–арамейски — на том языке, на котором она говорила всю свою жизнь. Закончив, она склонила голову и молча поблагодарила Бога за тот покой, который даровал ей псалом царя Давида.

Когда же она снова подняла голову, то увидела, что Феба смотрит на нее. «Он уснул», — прошептала Феба. Приложив палец к губам, она жестом попросила Хадассу удалиться. Хадасса осторожно положила инструмент на стул и тихо вышла.

Феба накрыла Децима одеялом. Затем подошла к стулу и взяла в руки арфу, на которой только что играла Хадасса. Прижав ее к себе, она подошла к спящему мужу, села рядом, и по ее щекам потекли слезы.

Калаба Шива Фонтанен была самой завораживающей женщиной из всех, которых Юлии доводилось видеть.

— Вся наша жизнь — это лишь сцена, на которую должен выходить новый человек, — сказала Калаба своим гостьям. — И мы как женщины имеем полное право считать себя богинями, потому что только от женщины рождается новая жизнь.

Юлия с восхищением слушала вызывающие идеи Калабы. Говорила Калаба красноречиво, представляя при этом новые и заманчивые философии, которые поражали воображение Юлии.

Пока они шли к ней с Марсова поля, Октавия много наговорила о ней Юлии.

— Она богата, у нее несколько любовников, она сама ведет свои финансовые дела, в то числе и доходные дела.

— Какие дела?

— Ну, я не знаю, а спрашивать как–то неудобно. Но все, что она делает, она делает хорошо, потому что живет широко.

Юлия не представляла себе, чего ей ожидать от знакомства с Калабой, но все в этой женщине казалось ей неповторимым. Калаба была стройной и атлетически сложенной. Сложной и вычурной прически, как у большинства римлянок, она не носила — вместо этого ее рыжие волосы были заплетены в обыкновенную косу. Калаба не была красивой. Глаза у нее были бледно–зелеными, кожа загорелой, а челюсть слишком тяжелой, но вся ее привлекательность и все очарование были в ее жизненной энергии и внутренней силе личности.