Александр Мень - История религии. В поисках пути, истины и жизни. Том 5. Вестники Царства Божия. Библейские пророки от Амоса до Реставрации (7-4 вв. до н. э.)

Однако было бы неверным считать, что воинствующий мессианизм являлся непререкаемым догматом для всего иудейского народа. Еще во II в. до н. э. Бен-Сира (Иисус сын Сирахов) относил к Мессии пророчество Исайи Второго (Сирах 48, 27-28); эту же мысль можно найти и в дохристианских апокалипсисах Эзры и Баруха. Кумранская община, по-видимому, пыталась как-то синтезировать два образа Мессии и иногда даже говорила о грядущем явлении двух Мессий (см. Кумранский «Устав», IX, 11.—«Палестинский сборник», 1959, № 4, с. 59). В талмудической литературе встречаются указания на тождество Мессии и Эвед-Ягве. (См. свидетельства, собранные А. Волниным : Мессия по изображению пророка Исайи, с. 332-333).

Трудно представить себе, как могла вообще возникнуть первоначальная Иерусалимская Церковь, если бы воззрения ее членов на Избавителя в чем-то не выходили за рамки мессианизма фарисеев, книжников и зелотов. Основой веры апостолов было убеждение, что Иисус — обетованный Мессия. Следовательно, еще до встречи с Ним они представляли себе Мессию несколько иначе, чем большинство раввинов.

Другим аргументом тех, кто пытался воздвигнуть непроходимый барьер между Евангелием и Ветхим Заветом, является старый конфликт, вспыхнувший между христианами и вождями официального иудаизма. В этом видели доказательство изначальной чуждости и несовместимости двух религий. Но утверждающие это должны помнить, что своим официальным аспектом иудаизм далеко не исчерпывается. Его вообще нельзя рассматривать как нечто полностью законченное и монолитное, поэтому вся его история проходит под знаком непрестанных внутренних столкновений и разделений. Напомним хотя бы о религиозном расколе между Севером и Югом, породившем обособление самарян, о решительной противоположности воззрений Эзры и авторов книг Руфь и Ионы. В одной и той же Библии мы находим Экклезиаста, не верящего в загробное воздаяние, и Книгу Даниила, говорящую о воскресении мертвых. В эпоху, непосредственно примыкающую к евангельской, соперничество идейных направлений и школ достигло кульминационной точки. Даже внутри фарисейства шла ожесточенная полемика сторонников двух учителей — Гиллеля и Шаммая. Кумранские тексты, Новый Завет и Иосиф Флавий являют картину упорной борьбы между четырьмя течениями иудаизма: фарисеями, саддукеями, зелотами и ессеями. Зелоты были смертельными врагами саддукеев и при первой возможности расправились с ними; ессеи же настолько гнушались теми, кто не принадлежал к ним, что жили изолированно, пользуясь своим собственным календарем.

И после крушения иудейского государства, в эпоху рассеяния, когда иудаизм, казалось бы, обрел законченную форму, в нем не утихали внутренние распри. Раввины-гаоны осудили Абу-Ису, Анана и всю караимскую «реформу», ортодоксы натравливали инквизицию на великого еврейского богослова Маймонида (XII в.). Гонениям подвергались последователи Каббалы; Акоста и Спиноза были отлучены от синагоги. Ополчаясь против религиозного учения хасидизма, основанного вxviiI в. Израилем Баалшемом, еврейские начетчики («митнагиды») прибегали к помощи светских властей точно так же, как и законники времен Христа.

Следовательно, враждебное отношение Синедриона к первохристианам никак не может служить доказательством «чужеродности» иудейства и христианства. Взятое во внешне историческом плане, первохристианство являлось одним из религиозных направлений внутри Израиля.

В Деяниях Апостольских к нему прямо прилагается тот же термин «секта», или «направление», которым названы школы фарисейская и саддукейская (Деян 5, 17; 15, 5; 24, 5; 28, 22; см. об этом: Н. Саzelles . Nаissance de l'Eglise Secte juive rejetee? Paris, 1968, р. 97, ff.). А то, что христианство вышло за пределы одного народа, не отсекает его от Ветхого Завета, но еще прочнее связывает с библейской, пророческой традицией.

Через христианство религия Библии стала неотъемлемой частью духовной жизни народов, которые чтут Писание. «Не было бы европейской культуры, — справедливо утверждал философ Герман Коген, — если изъять из нее иудейский элемент».

В настоящее время еврейская религиозная мысль все больше проникается сознанием своего родства с Евангелием. Укажем хотя бы на К. Монтефиоре, Ф. Розенцвейга, Мартина Бубера, И. Краузнера, Жюля Изаака и тезисы Зелисбергской конференции (см.: St. Nеill . Christian Faith and Other Faiths. London, 1961, р. 30-32). Согласно Буберу, Иисус был выразителем всего самого высокого, что составляло израильскую религию. «Я совершенно уверен, — говорил Бубер, — что иудейская община в процессе своего возрождения будет оценивать Иисуса не просто как великую личность своей религиозной истории, но также в органическом контексте протекающего в веках развития мессианизма, конечной целью которого является искупление Израиля и мира» ( М. Buber . Pointing the Way, I, 1957, р. 18).

Разумеется, здесь еще далеко до отождествления христианства и иудейства. Но этим признанием Иисуса великим мессианским пророком Израиля полагается конец отрицанию со стороны иудеев связи, которая существует между Ветхим Заветом и Евангелием.

б) Вторая попытка отвергнуть генетическую связь между двумя Заветами исходила от христианских кругов и получила начало в проповеди Маркиона , богослова, писателя и церковного деятеля II века. Маркион утверждал, что между Богом иудейской Библии и Богом Евангелия нет ничего общего. Он предлагал изъять Ветхий Завет из церковного обращения как книгу, совершенно чуждую Новому Завету. Однако Церковь немедленно отвергла тезис Маркиона и в лице таких своих учителей, как св. Ириней Лионский и Тертуллиан, объявила его еретическим (см.: М. Поснов . Гностицизм II в. и победа христианской Церкви над ним. Киев, 1917, с. 375 сл.).

Исповедание веры в единого Бога обоих Заветов ясно было выражено у св. Иустина. «Не иного Бога почитаем нашим, а другого — вашим, — говорил он иудейскому раввину, — но признаем одного и того же. Который вывел отцов ваших из земли Египетской рукою крепкою и мышцею высокою; не на другого уповаем ибо нет другого), кроме Того, на Которого — и вы, Бога Авраама, Исаака и Иакова» (см.: св. Иустин . Диалог с Трифоном Иудеем, II).

Выводить свою родословную из религии народа побежденного, малочисленного, не принявшего в большинстве своем христианства, Церковь могла лишь по одной причине: такая генетическая преемственность действительно существовала, и о ней ясно говорил сам Христос. Маркиону не случайно приходилось давать Евангелие своим последователям в урезанном виде, ибо слишком многое в нем противоречило его учению.

Тем не менее вероучительное определение Церкви о преемственной связи Заветов еще не давало ключа к пониманию особенностей мессианских пророчеств. Отцы Церкви, толкователи Св. Писания, не могли не заметить, что в Ветхом Завете многое звучит совсем иначе, нежели в Новом. Для того чтобы разрешить эту трудность, некоторые Огцы использовали принцип толкования, заимствованный у иудео-александрийского богослова Филона. Этот метод был основан на том, чтобы не следовать слепо букве, но доискиваться до сокровенного смысла Писания. Однако успех такой «аллегорической» экзегезы во многом зависел от знакомства со специфическим языком и символикой, свойственными древневосточному миру, среди которого складывались библейские книги. Между тем этот мир в эпоху первохристианства уже давно ушел в прошлое, поэтому комментаторы невольно оказывались во власти произвольных допущений и фантастических догадок. Таким образом аллегорическая экзегеза постепенно зашла в тупик [Мы не касаемся здесь «моральной»8 экзегезы, которая сводилась к тому, чтобы извлекать из библейского текста нравственные уроки. При всем ее значении в духовной жизни, ее роль в интерпретации оставалась ограниченной.].