Александр Мень - История религии. В поисках пути, истины и жизни. Том 5. Вестники Царства Божия. Библейские пророки от Амоса до Реставрации (7-4 вв. до н. э.)

Молитва кончается намеком на некоего вождя Израиля, быть может, на главу самаринского восстания. Он не назван царем, но певец видит в нем избранника, на котором, как в древности, почил Дух Ягве.

Ответ на эту мольбу и на этот вопль был дан уже устами Амоса, Осии и Исайи. Эфраим нарушил чистоту веры, изменил Завету Моисея и теперь пожинал плоды своих дел. Соперничество колен было поставлено в Израиле выше религиозного единства. Распад царства стал одновременно «церковным расколом». Храмы Дана и Бетэля были противопоставлены храму Иерусалимскому. Это явилось роковым «грехом Иеровоамовьм», о котором постоянно говорится в Библии. Более всего другого эта распря привела Самарию к гибели.

В толкованиях св. Отцов раскол между Израилем и Иудой иногда рассматривался как ветхозаветный прообраз церковных разделений [ 2]. И в самом деле, трагедия христианского мира, охваченного враждой перед лицом мусульман и других противников, как нельзя лучше может быть осмыслена в свете судьбы еврейских царств. Участь Константинополя была предрешена разделением церквей и явилась таким же историческим знамением, как падение Самарии.

Можно указать еще на одну великую церковь, история которой повторила судьбу Эфраима, — церковь Александрийскую. Родина монашества, давшая Антония Великого и таких учителей Церкви, как Климент, Ориген и св. Афанасий, — она была стерта с лица земли. И это случилось потому, что некая болезнь поразила ее изнутри. Живя бок о бок с язычеством, в стране, где оно оставалось наиболее жизнеспособным, египетские христиане страшились соблазнов и вели с многобожием упорную борьбу. И, в конце концов, борьба эта выродилась в настоящую войну. Разрушение языческих храмов, кровавые погромы и убийство Гипатии, вот красноречивые свидетельства внутреннего кризиса Александрийской церкви, который привел ее к краху. Нечто подобное видим мы и в Северном царстве Израиля. Он также метался между языческим соблазном и яростным фанатизмом.

С одной стороны, в Эфраиме издавна намечалась тенденция к превращению ягвизма в национальную религию с языческими атрибутами. Соседство Финикии привело даже к тому, что культ Ваала-Мелькарта стал мощным конкурентом почитания Ягве и ему оказывалось царское покровительство.

Этой тяге к идолопоклонству, с другой стороны, противостоял ригоризм воинствующих ягвистов, которые вдохновлялись преданиями времен покорения Ханаана. Эфраимитом был Иисус Навин, провозгласивший священную войну, ее проповедовали на Севере Дебора, Самуил, назореи и Сыны Пророческие. Здесь Илия расправился с жрецами Мелькарта, Елисей благословил восстание Иегу, а мятежный военачальник произвел кровавое избиение именем Ягве. В Иудее священная война была переосмыслена как вера в чудесное заступничество Божие, эфраимиты же продолжали видеть в ней путь насилия. Таковы были жестокие противоречия, терзающие северный Израиль и в конце концов извергнувшие его из лона народа Божия. Библейский автор подводит итог событиям 722 года в кратких словах:

«И стали делать Сыны Израилевы дела неугодные Ягве, Богу своему… И сильно прогневался Ягве на израильтян, и отверг их от лица Своего. И не осталось никого, кроме колена Иудина» (4 Цар 17, 9, 18).

Однако как конец Александрии и Византии не означал гибели их драгоценного духовного наследия, так и падение Самарии не уничтожило религиозных сокровищ Северного Израиля. Ведь именно там Осия открыл людям тайну Божественной любви, там левиты хранили Книгу Завета, там жило и раскрывалось Предание ветхозаветной Церкви.

Но как случилось, что с падением Самарии эта северная традиция не исчезла, а вошла в традицию иудеев, в составленную ими Библию? Заслуга здесь принадлежит тем людям, которые после 722 года пришли с севера в Иерусалим и принесли с собой свою веру и свои книги. Эти переселенцы не могли быть просто беженцами: после установления мира жизнь в Эфраиме наладилась и стала безопасной. Скорее всего, мы имеем дело с сознательным «исходом». Избежавшие высылки священники, левиты, учители не могли примириться с мыслью о том, будто Бог изменил Своему Слову. Они знали, что самаринская трагедия не может быть концом народа Божия. Кто-то должен был остаться носителем Обетования. Все державы могут разрушиться, но слово Господне непреложно. И вполне естественно, что взоры этих людей обратились к Иерусалиму. Не там ли, где стоит древняя святыня, Ковчег Завета, отныне надлежит пребывать истинному Израилю?

Мы не знаем, как встретили Исайя и его община переселенцев Севера, но, несомненно, они должны были видеть в них единомышленников. Теперь ряды ревнителей веры в Иерусалиме пополнились. И пришельцы, и Исайя усматривали руку Ягве в том, что случилось с Самарией. Отныне уделом Божиим осталась одна Иудея, пустынная и гористая. Ягве умалил Свой народ. Для любого из языческих богов это было бы равносильно поражению, но величие Ягве в глазах Исайи не измерялось, как мы знаем, внешней силой. Пусть земля Сиона сдавлена между могучими державами, пусть в двадцати верстах от Иерусалима уже начинается ассирийская территория— Ягве и на этом клочке земли исполнит Свой Вселенский замысел. И чем слабее Иудея, чем меньше у ее царя оснований полагаться на меч, тем очевиднее станет, что единственный ее Спаситель и Царь — Господь. Она должна направить все свои силы на то, чтобы быть достойной своего Бога, исполнить во всем волю Его.

Постепенно вокруг Исайи и его учеников образовалась своего рода «партия реформ». В нее входили люди, которые не желали пассивно наблюдать за событиями, но стремились внедрить в маленькой стране дух Моисеева Завета. Программа этой группы сводилась к двум основным пунктам: соблюдению чистоты веры и требованию социальной справедливости. Поборники реформ сумели привлечь на свою сторону сына Ахаза, царевича Езекию. Езекия всей душой примкнул к идее реформы, по-видимому, еще со своего вступления на престол. В пылком и преданном вере юноше Исайя, быть может, некоторое время видел нового Давида, обещанного Богом. Полагают, что именно Езекии был посвящен псалом, в котором выражались идеалы Исайи, «кротких» «нестяжателей»: