Александр Мень - История религии. В поисках пути, истины и жизни. Том 5. Вестники Царства Божия. Библейские пророки от Амоса до Реставрации (7-4 вв. до н. э.)

Воспитательную роль этой боговдохновенной книги, полученной пленниками, трудно переоценить. Наглядные примеры показали им, что воистину отцы их были недостойны Божиего милосердия. Призыв к покаянию, с которым обращался к Израилю Иезекииль, был подкреплен уроками Истории. Этот призыв, звучавший и в годы притеснений, возбудил новый порыв религиозного духа. Отроки, брошенные халдеями в печь за отказ поклониться идолу, — вот символ истинного Остатка, сохраненный последующими поколениями от времени плена [ 4].

Но если в катастрофах прошлого Израиль отныне видел справедливое возмездие, то как было понять новые невзгоды, выпавшие на его долю?

О том, что Бог карает за грехи отцов, не могло быть и речи, ибо Иезекииль недвусмысленно отверг эту древнюю идею. Оставалось признать, что продолжение бед имеет иной смысл, нежели простая кара. Эта мысль не была новой, ее высказывал еще пророк Осия. И вообще, разве не знала история случаев, когда страдал именно праведник? Как объяснить с точки зрения формулы "грех-наказание" трагические страницы в жизни Иосифа, Моисея, Илии? Ведь и в самом их страдании Бог был с ними!

Здесь Израилю надлежало взойти на новую ступень религиозного сознания. Прежде благоволение Божие казалось ему неотделимым от «шалома», полноты земного благоденствия. Налитые виноградные гроздья, зреющий хлеб, благодатные облака в чистом воздухе — вот постоянные образы, к которым обращались пророки, когда желали зримо представить Царство Бога среди Его народа. И в самом деле, не рождает ли радость бытия ощущение богоприсутствия? Не приносит ли она с собой небесное касание, окрыляющее душу, наполняющее жизнь красотой? Но вот приходит иной опыт, скрылось солнце, сгустилась мгла. И все-таки в самой этой мгле голос Божий по-прежнему не умолкает. Слова «Бог посетил» могут означать даже наступление дней скорби. Незабываемые строки псалмов свидетельствуют об этом: они говорят, что в ночи Бог может являть Себя не менее ощутимо, чем в безоблачные дни. Рядом с Ним страдание перестает быть лишь унизительной мукой, испытания порой даже содействуют внутреннему росту человека, очищают его веру от низменных, корыстных мотивов, пронизывая ее жертвенной любовью и беззаветной отдачей. Эта мысль нашла свое выражение в притче о древнем мудреце Иове, сложенной, вероятно, среди изгнанников [ 5]. Сатана, ангел-искуситель, утверждал, что праведность Иова — это лишь законная плата Богу за земное благополучие, что если Иов лишится даров Неба, то от его благочестия не останется и следа. Но Сатана оказался посрамлен: потеряв все, человек не поколебался в верности Богу.

И еще одна сторона страдания стала очевидной для Израиля в те дни: есть особые муки и особые мученики. Почему Иеремия, избранник Божий, был подобен «агнцу, ведомому на заклание»? Потому что он нес на себе бремя грехов своих братьев. И не только Иеремия, но и многие другие пророки прошли в своем пути через «долину смерти». Моисей, столько претерпевший от своего народа, готов был пожертвовать собой за него (Исх 32, 32), да и само пророческое призвание нередко было для посланников Божиих пыткой, добровольно принятой ради спасения других. Не в этом ли жертвенном крестоношении заключена роль «святого Остатка» и «бедняков Господних», которые, претерпев мучения, принесут миру Божию правду?

Тут мы приближаемся к самому таинственному месту Ветхого Завета и в то же время самому возвышенному, где более всего он связан с Евангелием.

В унылом затишье плена раздается голос нового избранника Господня, который возвещает Израилю «новое и сокровенное» (Ис 48, 6). Речи его подобны свежему ветру, внезапно подувшему над раскаленной пустыней. Ни прежде, ни после него в дохристианском мире мы не встретим такой глубины прозрения, силы и свободы духа. Он — величайший учитель, богослов и поэт Израиля. Недаром Свою первую проповедь к жителям Назарета Христос начнет словами этого пророка, а Отцы Церкви назовут его «ветхозаветным евангелистом».

Но кто же он, этот человек? Казалось бы, в Ветхом Завете о нем должно быть сказано больше или хотя бы не меньше, чем об Исайе и Иеремии.

Но тут, как ни трудно этому поверить, обнаруживается поразительный факт: непроницаемая завеса скрывает лицо пророка, даже имя его остается нам неизвестным.

Его проповеди и гимны включены в Библии в Книгу Исайи, и долгое время их из-за этого приписывали иерусалимскому пророку. Но даже и тогда, когда выяснилось, что это — ошибка, загадка безымянного провидца осталась неразрешенной. Условно его принято теперь называть Исайей Вторым или Второисайей [ 6].

О многих других пророках, проповедовавших короткое время, мы не знаем ничего, кроме имени. Но не говоря уж о том, что Второисайя был личностью исключительной, его служение обнимало почти четверть века и не могло пройти незамеченным.

Быть может, он носил то же имя, что и пророк VIII века, а впоследствии их отождествили? Но это предположение нечем подтвердить.

Есть мнение, что пророк намеренно укрылся за авторитетным именем. Подобные примеры Ветхий Завет знает. И не только Ветхий: достаточно вспомнить апокрифические евангелия или великого церковного философа V века, писавшего под именем Дионисия Ареопагита. Но против того, что мы имеем дело только с псевдонимом, говорит поразительное сходство в словаре и стиле между Исайей, сыном Амоца, и Второисайей. Такая близость не может быть случайной.

Скорее всего перед нами не просто псевдоним, а свидетельство духовной преемственности, глубокой ученической связи. «Владыка Ягве, — говорит Второисайя, — дал мне язык учеников, чтобы я мог укреплять словом изнемогающего. Он каждое утро пробуждает мой слух, чтобы я мог внимать, как ученик» (Ис 50, 4). Учениками («лимудим») иерусалимский пророк называл своих последователей, и в этом смысле, кроме Книги Исайи, слово «лимудим» в Библии нигде больше не употребляется [ 7]. Вероятно, анонимный писатель принадлежал к Исайевой школе и сознавал себя продолжателем дела учителя. Этим объясняются и общие черты стиля обоих пророков, и то, что речи Второисайи были вставлены в антологию Исайевой традиции.

Если основателя школы мы называли вестником спасения, то его наследника, жившего на два века позже, можно с еще большим основанием именовать так. Почти вся его проповедь являлась радостной вестью об избавлении. И сама по себе анонимность этого глашатая Царства знаменательна. Слово Предвечного звучит в его устах с такой покоряющей мощью, что ему самому как бы приходится отступить в тень. По-видимому, пророк сознательно стремился к тому, чтобы личность его стушевалась, чтобы все внимание слушателей было сосредоточено на его Провозвестии.