Никита Стифат - Сочинения

142. И словно под воздействием духа неверия был он колеблем таковыми помыслами. Однажды, когда все закончили утреннее славословие и когда монахи, выйдя из церкви, разошлись по своим келлиям, этот [человек] самовольно остался в церкви совершенно один и стал, на свою беду, осыпать святого насмешками. И вот, будучи ослеплен диаволом, несчастный подходит к иконе святого и, оказавшись близ нее, бесстыдный человек бесстыдно протягивает к ней руку и говорит с надменностью и презрением: «Никогда я не признаю, не прославлю и никоим образом не стану безрассудно поклоняться ему как святому». И когда он еще произносил вслух эти слова, на него снизошел гнев Божий (Пс. 77: 30–31), ибо та самая рука, которую он протягивал к святой иконе, тотчас же у него, пустослова, отсохла, и он остановился с протянутой рукой, так как она не могла согнуться в локте. Будучи схвачен тогда жестокими страданиями, вопреки своим желаниям и воле, безумец вообще не мог сдвинуться с места, и его пронзительные стоны привлекли внимание всех. Испуганные его криками монахи прибежали в церковь и нашли его пораженным справедливым Божиим судом. Словно привязанный за правую руку и подвешенный в воздухе перед святой иконой, жалобными воплями он тронул взирающих на него монахов. Сбежавшиеся монахи, узнав от него причину столь великого коснувшегося его Божиего гнева, горько оплакали его дерзостный поступок, но вместе с тем и пожалели его и стали молить Бога и божественного отца Симеона избавить несчастного от этого страшного наказания. Поэтому–то, взяв масло от светильника перед его иконой, всю его иссохшую руку, за которую он был подвешен в воздухе, намазав от плеча до пальцев, только {промолившись] с утра до самого захода солнца смогли склонить Бога и святого к милости и избавить дерзкую его руку от неотвратимых и невидимых уз гнева Божия. Вот какое было страшное и странное чудо. 143. Подобное этому случилось и с другим [человеком], пораженным помыслами неверия, как раз в день праздника святого. Случилось то, чему лучше бы не случиться, и произошло это вот как. Во время совершения в этом монастыре службы святому отцу нашему, когда сошлось великое множество народа и были даже монахи из царской обители Космидия, один из них, Игнатий, [известный своим] прекрасным голосом, сладкогласно пел на утреннем бдении написанный святому кондак и звонко исполнял содержавшиеся в нем икосы. Он–то под действием и по зависти сатаны был уязвлен помыслами неверия против триблаженного отца нашего, пристально смотря на божественную икону святого, висевшую, как сказано, в углу алтаря. И так как этого человека тайно волновали таковые помыслы, святой возжелал уврачевать его душу, поврежденную диавольской завистью, а также всем поющим с ним подать благодать и помощь. Когда Игнатий еще пел сладким голосом, перед его взором и перед взором вторившего ему Мефодия, который поспешно прибыл из Студийского монастыря, лик на иконе святого словно воспламенился, [она] сделалась огневидной, начала раскачиваться и носиться из стороны в сторону по углу алтаря, где висела. И как только Игнатий узрел это невероятное чудо, голос его угас, и он остановился, лишившись дара речи, не в состоянии произнести ни звука, немой и безгласный. Когда же и певцы, и служители увидели его внезапно онемевшим, а икону святого самою собой качающейся и сотрясаемой, они стали расспрашивать, что случилось со сладкозвучным певцом, какова причина его немоты и за какие помыслы он страдает. А он, будучи правдивым и разумным, смиренно исповедал помысел неверия в своей душе и, пристально смотря на икону святого, увидал ее лик, подобный пламени, как бы ему угрожающий и движением ясно показывающий обитающую в ней благодать Святого Духа, подобно тому, как некогда показал ее Бог народу через огненные языки, [сошедшие] на апостолов и таким образом уязвленных помыслами неверия сделал верующими.

144. Но, если угодно, перейдем к иному чуду отца нашего богослова. Среди прислуживающих ученику святого (я разумею, конечно, Никиту Стифата) был также и некто известный Маиассия. Заболев расстройством кишечника — болезнью, называемой также «илеос», он в течение пятнадцати дней употреблял столько пищи, сколько надо обычно для поддержания тела, но излишки ее никак не выходили. Жизнь его была в опасности, каждый день он, можно сказать, ожидал смерти, ибо все, что накапливалось у него в желудке, выходило противоестественным образом через рот.

Когда же эта болезнь показала, что против нее бессильны и всякий способ лечения и всякое лекарство и врачи потеряли надежду на то, что он [еще] пребудет в здешней жизни, сам он, отчаявшись во всех прочих средствах, которые приносят облегчение пораженному болезнью телу, с покаянием и молитвой прибегает к Богу. От глубокого отчаяния пролив потоки слез и впав затем в сон, видит он в ночном видении, как упомянутый ученик святого, которому, как сказано, он прислуживал, предстоит перед иконой святого, зовет его, называя по имени и обращается с такими словами: «Манассия, возьми светильник от иконы святого отца и просто выпей из него, и получишь облегчение в. болезни». А тот, как только услышал это, схватил светильник и весь выпил его во сне. Еще не проснувшись, он почувствовал нужду, пробудился спрыгнул с ложа, как был, и сразу выпустив из себя накопившееся за пятнадцать дней содержимое желудка, полностью выздоровел. Таким чудесным образом, получив исцеление, которого ранее, прибегнув к лекарям, он не мог получить от врачебных средств, он горячо благодарит святого, припав со слезами к его божественной иконе. С радостью рассказывая о случившемся с ним при помощи святого, он открыто возвестил всем о святости и дерзновении этого [мужа] перед Богом. Вот каково было это [событие].

145. Неких два благочестивых человека, один по имени Иоанн, другой — Филофей, будучи еще в миру, по божественной заповеди и наставлению Господа (Мф. 18:19) сознательно согласились отречься от мира, облеклись во святую монашескую схиму и по собственной воле приступили к аскетическим подвигам.

Через этих людей Провидение замышляло воздвигнуть убежище для аскетических подвигов тем, кто желал упражняться в добродетели, уйдя от мира, и через труды монашеского благочестия стяжать евангельскую жизнь. Оно направляет их свыше, хотя живут они в бедности и нужде, не имея достаточного дневного пропитания. Содействием и силой Божией воздвигают они святую обитель близ гавани Пропонтиды Византийской, столь величественную и прекрасную, столь благоукрашенную и полную благолепия, что внешней роскошью и драгоценной отделкой она потрясала знающих об их бедности и бережливости. После того как обитель была закончена, один из них, боголюбивый и горевший [желанием] духовных подвигов, справедливо прозванный Филофеем, устроив себе келлию молчальника для затвора, водворяется в ней и закрывает всякий доступ в нее, избирая по горячему желанию путь более совершенных подвигов молчания. А другой, Иоанн, будучи немощен и слаб телом, — он ведь был евнухом, — принял на себя управление хозяйством обители и приступил к нему как мудрый эконом.