Ксения Кривошеина - Пути Господни

Очень немногим удалось переплыть, перелететь и прорыться в ФРГ. Тех, кого ловили сажали, более 1000 человек погибли от пуль пограничников. При Ульбрихте, (до возведения стены), только в марте 1953 года бежало 50 тысяч человек. Тогда ещё по ним не стреляли… На территории ГДР, к 1961 году уже стояла почти миллионная советская армия. Строительством стены, как секретарь ЦК по вопросам безопасности, управлял лично Эрих Хонеккер.

Для меня было полным откровением (а нас в СССР учили другой истории) увидеть хронику тех событий, той драматической ночи 13 августа 1961 г., когда Берлин «разрезали» пополам. Советская армия не дремала, в случае чего, они были готовы в любую минуту блокировать войска западных союзников. За одну ночь, уже к утру, гедееровские солдаты полностью разделили город. Полиция перегородила колючей проволокой 193 улицы, блокировала 4 линии метрополитена и 8 трамвайных линий, заварили водопроводные и газопроводные трубы, перерезали телефонные и электрические кабели. С 13 по 17 августа тысячи строителей, мобилизованных по тревоге по всей ГДР, под неусыпным оком автоматчиков построили 9–километровую монолитную бетонную стену высотой 3,2 метра. Эта Стена разделила мосты и площади, кладбища и бульвары, пруды, парки и человеческие судьбы на многие десятилетия.

Хонеккер мечтал, что его детище отпразднует вековой юбилей, а от того частенько приговаривал: «Стена простоит еще сто лет, пока не будут устранены причины, обусловившие ее возведение». Но воздадим славу Господу, что такие условия появились гораздо раньше… Как всякий сумасшедший, Хонеккер не ограничился строительством только стенки, а почему‑то, уже в самые казалось бы благополучные, семидесятые, под зданием Госсовета на 6–метровой глубине вырыл бункер, состоявший из нескольких комнат с велюровыми обоями, вентиляцией и 30–метровым подземным выходом во двор. Но и это его не спасло…

«Знаешь, — сказал мне Никита, — когда родители опять в 1975 вернулись в Париж, мы с папой поехали в Берлин. Он хотел посмотреть на этот город. Как бы глаза в глаза. Ведь он был в Сопротивлении, арестован гестапо, в 1943г., его пытали 12 дней в ледяной ванне, а потом отправили в Бухенвальд. Освободили союзные войска… он вернулся в Париж настоящим скелетом, еле стоял на ногах. Немцы проделали над ним операцию, вырезали, огромный кусок якобы «лишней» вены на предплечье.

«И как же, Игорь Александрович, приехал в Берлин, после тридцати трёх лет? Ведь он боролся с фашизмом и для него каждый немец, должен был олицетворять нациста. Что он сказал?»

«Мы, конечно, тогда приехали с папой в ФРГ. И то, что он увидел, поразило его. Он плакал от счастья и сказал, что несказанно рад, видеть свободную и процветающую Германию».

«Я хорошо помню, — продолжал Никита, — 22 июня 1941 года. В этот день вероломного нападения на СССР немцы решили провести профилактические посадки по всей Франции. По спискам найденным немецкой комендатурой в Парижской полицейской префектуре, гестапо арестовало во Франции тысячи русских эмигрантов, в том числе и Игоря Александровича. В число арестованных входили и священники, и таксисты, и интеллигенция… Отца, как и других, поместили в транзитный лагерь Ком–пьень. Евреи из посаженных, в этот лагере, были выделены в особую отгороженную колючей проволокой зону. Их ждала геноцидная участь. Русские содержались в лагере Компьень без допросов и судов, а скорее на всякий случай, для устрашения. Спустя три месяца все, кроме евреев были освобождены. Компьеньский лагерь был транзитным и подведомственным Вермахту. Его начальником был капитан по фамилии фон Нахтигаль, а в русской среде его звали «Соловей». С первого дня заключения русских в лагерь, Нахтигаль разрешил посещения родственников и продовольственные передачи. Еврейская зона управлялась не им, но Соловей был в курсе и смотрел сквозь пальцы, как русские наладили тюремный механизм верёвочного переноса провианта, и делились чем могли с еврейской частью лагеря. Нахтигаль ни на кого не повышал голос, характер у него был ровный, более того, он охотно разрешил устроить в одном из бараков самодельную церковь. Русские сколотили из подсобных материалов подобие алтаря, нарисовали иконы. Священники, а их было в Компьене много, церковь освятили и начали служить. После освобождения русского контингента Компьень–ский лагерь продолжал существование как транзитный, только в нём ожидали этапирования в концлагеря Германии французы, а Нахтигаль продолжал гнуть свою линию, на наиболее мягкий режим содержания.

Однажды мне родители сказали, что придёт необычный гость, немецкий офицер. Наверное, сегодня это может показаться диким, и почти неправдоподобным, но это было именно так. Он, впрочем, побывал в гостях и у других русских семейств, побывавших в Компьене, оставшихся ему благодарными. Вот и мои родители пригласили коменданта лагеря, Нахтигаля, к пяти часам на чашку чая. Более того, к этому времени Игорь Александрович вполне уже состоял в антинацистском подполье и активно помогал матери Марии (Скобцовой). Так, что подобное прилюдное общение с немецким офицером, было по всем статьям, небезопасно.

Необычный гость прибыл во время, в руках у него была кожаная палочка — стек, пил чай, говорил по–французски с акцентом. С его разрешения я взял его серую армейскую фуражку с распластанным оловянным одноглавым орлом и долго его рассматривал. Лагерная буколика «Соловья» долго продолжаться не могла, всё дошло до высокого начальства. В наказание за халатность Нахти–галь был переведён в боевую часть на Восточном фронте. Там он выжил, но после поражения Рейха Союзники в его личном деле обнаружили должность «начальник лагеря» и арестовали.

Его должен был судить Нюренбергский Трибунал, каким‑то четвёртым или пятым процессом, но Компьень–ские русские все как один написали этому Трибуналу петицию с обстоятельным рассказом об отношении к ним Нахтигаля в 1941 году.

Нюренбергские судьи никакого состава преступления, кроме факта занимаемой должности в «деле» Соловья не обнаружили, а потому оправдали его подчистую…»

Никита рассказал мне эту историю, а я подумала, что Берлинская стена, построенная для разделения собственного народа в мирное, послевоенное время, уже дала трещину во время войны! Кто был друг, кто враг? И как заведомый враг, неожиданно оборачивался другом…Ведь среди немцев было немало настоящих антифашистов. Они понимали, что идеи Вермахта не только безумны, но и обречены. Особенно, это стало явным после Сталинградского поражения. А те немцы, которые поняли довольно быстро, что необходимо что‑то делать, были настоящими патриотами. С таким человеком Игорь Але–ксандрович познакомился в Париже в сорок первом.