Фредерик Фаррар - Жизнь Исуса Христа

Но Пилат все суде не отчаивался, желал, надеялся и старался спасти Иисуса [779] Иоан. 19, 4–5. . Он обратил ужасное бичевание не в предварительные истязания пред распятием, но в допрос посредством пыток, которые не могли исторгнуть никакого признания. Однако же и тогда, когда Иисус, возвратившись назад, стоял возле правителя, с мученическим видом, с кровавыми пятнами на зеленом венке, с знаками ударов и заплеваний на всем теле, с истомой предсмертных мучений на закрывающихся глазах, в плаще из поношенной багряницы, терявшей свой цвет при виде окровавленной спины, даже и тогда, во время самого крайнего унижения, богоподобное величие святого спокойствия и благость сияли в Его святом лике и взорах и вырвали у Пилата невольное восклицание, которое приводит в восторг миллионы сердец:

Се, человек!

Но в иудеях оно выдало только сильнейший взрыв оскорбления. Распни! распни [780] Иоан. 19, 6. ! раздавалось отовсюду. Один вид этого Страдальца, покрытого невыразимым стыдом и позором, по-видимому, только разжигал их злобу. Напрасно языческие воины обращались к состраданию еврейских священников; ни одно сердце не забилось ответной жалостью, ни один голос не прервал однообразных криков раепни Его, — этого завывающего припева дикой «литургии смерти». Проливая кровь, как воду, на поле сражения, в открытом и тайном убийстве, римляне могли притупить свои сердечные чувства, но холоднее и тверже их было сердце этих мелочных лицемеров и преданных миру священников. Возьмите Его вы, и распните, — сказал Пилат с отвращением, — ибо я не нахожу в Нем айны. Какое потворство со стороны судьи-римлянина! «Насколько я вижу, он вполне невинен; но если вы хотите распять Его, то возьмите и распните. Я не могу утвердить такого решения, но готов потворствовать нарушению закона». Однако ж и этот преступный изворот не был ему дозволен. Сатана требовал от своих слуг безусловного согласия на совершение преступления, собственноручной подписи их добровольного согласия. Евреи желали и добивались не немого потворство, но решительного определения. Они чувствовали свою силу, очень хорошо понимая, что запятнанный кровью правитель не смеет действовать вопреки их воле. Им известно было, что римская политика снисходительна на уступки к местным предрассудкам. В разгаре страстей, смело разрешая политические вопросы и заявляя свои лицемерные претензии, они только кричали мы имеем закон, и по закону нашему Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим [781] Иоан. 19, 7. .

«Сын Божий»? Эта мысль не была так странна для язычника, как для иудея. Пилат не слыхал еще, что Иисус есть Сын Божий. Это роковое слово поразило его и, как новое несчастное предзнаменование, заставило трепетать за преступление, которое приходилось ему совершить, вследствие страха от сознания прежней преступности [782] Иоан 19, 8-11. . Оставляя снова шумевший народ, он взял Иисуса в залу суда и спросил с удивлением: откуда Ты? Увы! поздний вопрос! Жестоко и несправедливо поступал Пилат. Для него было довольно сказанного прежде, а с дикими зверями, которые только бесновались от этого, говорить было нечего. Иисус не дал никакого ответа. Мне ли не отвечаешь? воскликнул злобно Пилат. Не знаешь ли, что я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя? Ужели власть? А разве ничего не значит справедливость? Ничего не значит истина? Ничего не значит невинность? Ничего не значит совесть? В действительности, Пилат не имел такой власти. Даже в смысле произвола тирана, это было хвастовство, потому что, собственно говоря, «несмел ничего сделать». Но Иисус сжалился над безнадежным заблуждением человека, преступные действия которого из правителя сделали раба. Без насмешек и возражений, а, напротив, скорее смягчая, чем усиливая преступность своего судьи, Иисус отвечал кротко: ты не имел бы надо Мной никакой власти, если бы не было дано тебе свыше; почему более греха на том, кто предал Меня тебе. «Ты совершаешь ужасное преступление, но Иуда, Анна, Каиафа, эти священники и иудеи должны подвергнуться большему, чем ты, осуждению». Таким образом, с беспредельным достоинством и с беспредельной благостью Иисус осудил своего судью. Молча, признавая превосходство над собою связанной и истерзанной жертвы, в глубине души своей Пилат понимал истину этих слов. Все, что осталось в душе его еще неиспорченного гордостью и жестокостью, отозвалось на эти спокойные слова Сына Божия. Иисус осудил его за грех, однако Пплат не только не оскорбился, но почувствовал большее благоговение к таинственному Существу, которого крайняя слабость казалась выше и величественнее, чем величайшая сила. С этого времени Пилат еще более заботился о том, чтобы спасти Иисуса [783] Иоан. 19, 12–14. . Сознавая вполне, что произведет смятение, он в третий и последний раз вошел на судейское место и сделал еще одно отчаянное усилие. Он вывел Иисуса и, указывая на Него, когда Он в немом страдании спокойно стоял на блестящем Гаивафа, или Лифостротоне (мозаичном полу), превыше всех зверских народных движений, с убеждением: се, Царь ваш! Но для иудеев название их царя, приписываемое истерзанному, поруганному Страдальцу, звучало обидной насмешкой. Зловещий ропот начал пробегать в толпе между неистовым и бешеными криками: Распни! Распни! [784] Иоан. 19, 15. . Было уже девять часов [785] Иоан. 19, 14. Марк. 15, 25. , и почти три часа злобно ревела толпа в ожидании решения (разность во времени у евангелистов Иоанна и Марка объясняется тем, что греческое число (три), вероятно, при переписке заменено (6). Среди гневных криков народа стало уже по временам слышаться имя Кесаря. Царя ли вашего распну [786] Иоан. 19, 15–16. , — возразил Пилат раздражительно. Нет у нас царя, кроме Кесаря [787] Иоан. 19, 12. , отвечали саддукеи и священники, забывая национальность и мессианские надежды. Если отпустишь Его, — ты недруг Кесарю: всякий, делающий себя царем, противник Кесарю. Пилат затрепетал при этом страшном имени. Оно было для него словом заклинания, чтилось им выше всего. В голове его мелькнула мысль об обвинении в оскорблении императора, — обвинении, при котором блекли все прочие; потому что оно влекло за собой обыкновенно конфискацию имения и пытку, было причиной ужасных кровопролитий на улицах Рима. Ему пришел на мысль старый, похмурый император Тинерий, который в настоящее время в Капрес таил в своем сердце мстительные виды и ядовитые подозрения, который бесновался нечеловечески кровожадной злобой за измену одного из своих друзей и министров Сеяна, предоставившего Пилату его настоящее место и звание. А среди этой черни мог найтись какой-нибудь тайный доносчик! Пораженный ужасом, несправедливый судья, повинуясь собственному страху, сознательно передал невинную жертву на смертные муки.