Фотий Кондоглу - Глас Византии: Византийское церковное пение как неотъемлемая часть православного предания

Тот, кто стремится найти в искусстве привычную красоту, перспективу, анатомические пропорции и т. п., ещё не понял одну очень важную вещь: для чего в живописи нужно то, что не имеет отношения к духу? Всё это ненужно и суетно. Насколько умеренность полезна телу, настолько она полезна и духу. Мы наполняем наше духовное чрево тысячью ненужных вещей. Простота — всегда признак истинности. А мы думаем подчас, что, чем сложнее вещь, тем она лучше.

Современный человек часто не в состоянии испытать настоящее чувство из‑за того, что утратил свою непосредственность. Вот почему он не может почувствовать простое и чистое произведение искусства. Такой человек похож на потерявшего вкус. Он уже не может почувствовать сладость простой родниковой воды, ему нужны напитки, вызывающие опьянение, чтобы пробудить его замутившийся вкус.

Византийское искусство и есть та самая чистая вода, приносящая покой. Оно умиляет не так, как светская живопись. Византийская живопись преображает изображаемый мир из плотского в духовный. Её задача не восхищать, а преобразовывать человека, делать каждое его чувство духовным.

В формах и красках, в таинственных движениях, которые кажутся странными, оно хочет передать любовь ко Господу, неопалимо сжигающую святых. Никакое другое искусство не сделало это настолько мастерски, и тот, кто не чувствует этого, ничего не почувствовал из глубокой сущности византийской живописи и похож на человека, который привык жить обыденным и довольствоваться суррогатами. Как может то, что «сверх естества», быть выражено мерой естественной? Дух не может быть ограничен узкими схемами, в которых умещаются обыденные плотские переживания человека. Христос всё изменил кардинально. Он дал человеку новые очи, новые уши, новый язык. Апостол Павел взывает: «Древняя мимоидоша, се, быша вся нова» (2 Кор. 5,17). И Христос говорит: « Никтоже бо приставляет приставления плата небелена ризе ветсе: возмет бо кончину свою от ризы, и горша дира будет. Ниже вливают вина нова в мехи ветхи: атце ли же ни, то просалятся меси, и вино про–лиется, и меси погибнут: но вливают вино ново в мехи новы, и обое соблюдется» (Мф. 9,17).

«Плат небелен», то есть новая ткань, и « новое вино » — это Евангелие, вера Христова. А « риза ветха» и старое, то есть кислое, вино — это ветхий мир прелести и суеты, ветхий человек с его плотскими бездуховными помыслами. Новые меха, в которые было влито молодое вино, — новые средства и способы, которыми выражается, становясь осязаемой, невещественная сущность веры Христовой. Одно из таких средств — это изобразительное искусство, ставшее из вещественного духовным, из изобразительного и натуралистического — литургическим и таинственным, из живописного — иконописным. Только так оно могло обрести способность к выражению мистического богатства Царствия Божия, восхождением от плотского к духовному, от естественного к вышеестественному, и запечатлеть материальными средствами духовное благоухание бессмертного и нетленного — Царствия Божия. Так сформировалось литургическое искусство, и новые меха были наполнены новым вином, да «обое соблюдется». Поэтому православная иконопись есть единственно настоящая христианская живопись, подлинно выражающая истинную сущность христианской религии.

Красота и иные выражаемые в искусстве понятия приобрели совершенно другой смысл, потому что из плотских стали духовными. Тот, Кто « красен добротою паче сынов человеческих» не может быть изображён средствами земной красоты. Он не может быть похож на Гермеса Праксителя, с лёгким пушком на подбородке и длинными волосами, как изображают Христа иные недалёкие итальянские живописцы, воспринимающие христианскую веру абсолютно материально…

Поэтому святой Иоанн Дамаскин говорит: «Покажи, каким иконам ты покланяешься, и я скажу, во что ты веришь». Эти несколько слов говорят обо всём: литургические иконы духовны, потому что «рожденное отДуха дух есть», и тот, кто им поклоняется, просвещён Духом, то есть он — настоящий христианин. В то время как «иконы», или, лучше сказать, картины Рафаэля и других итальянских художников плотские, потому что « рожденное от плоти плоть есть», и человек, который им поклоняется, живёт по плоти, он имеет плотские чувствования. Такой человек не может быть настоящим христианином.

В первые времена христианства, поскольку новое искусство для выражения новой веры ещё не сформировалось, христианские мастера пользовались средствами, которые предоставляло древнее языческое искусство, изображая Христа и святых в образах древнегреческой мифологии. А чтобы избежать, насколько возможно, смешения первообраза с изображением, они придавали каждому из них символическое значение. Христос, например, изображался в виде Орфея, завораживающего окружающих звуками своей лиры, или же доброго пастыря, или ягнёнка, символизировавшего Таинственного Агнца. Наряду с этими существовали и другие, более отвлечённые, символы: рыба, хлеб или так называемая священная монограмма.

Но это были «ветхие меха», в которых не могло долго храниться «новое вино». Со временем христианское искусство приняло иной вид ради большего соответствия формы духовному содержанию, внешнего — внутреннему. Постепенно в процессе духовного становления из христианского искусства уходили древнегреческие и римские элементы или же они изменялись в такой степени, что делались духовными, подобно тому как стал носителем Духа древнегреческий язык в творениях святых отцов, получив новое выражение, новый характер и став языком святоотеческим…

Наоборот, в западной Церкви, ставшей Церковью господствующей, то есть одним из видов мирской власти (а не страждущей, как Церковь восточная), и иконография из литургической и духовной, какой она была прежде, когда Запад следовал восточной традиции, превратилась в мирскую, языческую и стала похожей на древнее языческое искусство. В таком виде она более соответствовала мирскому, материалистическому духу западной Церкви, сформировавшемуся под влиянием рационализма древнегреческой философии. Искажённая религия проявила себя в таком же искажённом искусстве. В этом и состояло итальянское Возрождение, ставшее в действительности возрождением духа языческого, плотского искусства.

Произведения этого искусства антидуховны, телесны, театральны, тщеславны. Они совершенно лишены духовного благоухания, свойственного восточному литургическому искусству. У итальянских мастеров отсутствовало всякое представление о том, что значит литургическое искусство, они совершенно не ощущали «сокровенного» духовного богатства христианской религии. Они мыслили материальными категориями, а религия для них была лишь поводом для художественного выражения своей тщеславной сентиментальности. Их произведения — это не иконы, достойные поклонения, а просто художественные работы, не имеющие с иконой ничего общего. Икона — это произведение духа, истинно выражающее мистический характер нашей веры. В иконе форма и цвет освящаются и становятся средством для стяжания Духа.