Гейдар Джемаль - Стена Зулькарнайна

Генезис этого менталитета следует искать, видимо, во всем известном со школьной скамьи противопоставлении римлянина и варвара. Начиная с мифических варягов, Россия, в силу своего евразийского статуса и благодаря тому, что ее бескрайняя территория является площадкой для противоборства двух взаимоисключающих тенденций – одной, условно, «западной», и другой, условно, «азиатской», – всегда управлялась политическим классом, который в этнокультурном плане выступал как пришлое меньшинство, и поэтому был вынужден одновременно и примирять обе этих тенденции, и противодействовать им. Правящий класс при царизме последовательно включал в себя тюркскую, польско-литовскую, скандинавскобалтийскую компоненты. На последнем же этапе существования царизма петербургская знать, близкая ко двору, была практически полностью космополитизирована. После Октябрьской революции в течение, по меньшей мере, первых тридцати лет доминирующие позиции в составе высшей администрации имели евреи, а также, в меньшей степени, латыши и грузины, хотя с конца тридцатых годов стало подниматься выращиваемое Сталиным новое «евразийское» сословие бюрократов, выходцы из различных национальных – в основном, славянских – низов с почти обязательным условием «интернационального» брака.

Именно этот класс администраторов вкупе со своим интернациональным продуктом второго и третьего поколения стал основой партийной номенклатуры ко времени заката СССР. Поражение Москвы в холодной войне привело к тому, что русско-смешанный элемент, представлявший профессиональных партократов, прошедших на вершины советской власти выборным традиционно-номенклатурным путем, был вытеснен в «конструктивную оппозицию», а на его место прошли «белые воротнички» – вчерашние референты и комсомольцы.

Специфика этой вновь пришедшей к власти этнополитической группы состоит в том, что она вынуждена использовать не леворадикальный интернационалистский дискурс, а такие идеологемы, которые могли бы оправдать их «оппозицию» советскому прошлому. Обновленная и омолодившаяся номенклатура поначалу прибегла к праволиберальному западническому дискурсу, быстро продемонстрировавшему свою неэффективность в российских условиях, после чего ею стала отрабатываться тема возрождения преемственности с монархическим прошлым, причем в его правоконсервативной интерпретации, никогда не доминировавшей в идейном пространстве реального царизма.

Не впервые в российской истории доминантная группа правящего класса прибегает к эксплуатации патриотической государственнической риторики, подчас с акцентом на русский национализм. XIX век в этом смысле дает типичную для России синусоиду между полюсами либерально-западнического (Александры I и II) и почвенно-государственнического (Николай I и Александр III) типов, причем это колебание осуществлялось в рамках германской по крови и космополитичной по родственным связям и культуре правящей династии.

Большинство стран Южной Европы веками являли пример господства германской знати над латинской и кельтской массой. В конце концов, через кровавый и антигерманский опыт средиземноморских революций («Смерть австриячке!») Южная Европа, возглавляемая Францией, пришла, начиная с Наполеона, к созданию «политических наций», в пространстве которых этнические и даже расовые корни иррелевантны. Нечто подобное произошло и в Российской империи. Этнические русские в постнаполеоновскую эпоху начали превращаться в политическую нацию французского образца. Окончательно это превращение завершилось в ходе Великой Отечественной войны.

Важнейшая специфика России заключается в том, что истеблишмент авторитарного государства – что при царях, что при КПСС, что сегодня – сделал все, чтобы не позволить народам, населяющим Российскую империю/СССР, также превратиться в политические нации. Правящие классы явно полагали, что разделение на русских как политическую нацию «римского типа» и опекаемые народы в качестве этнических туземцев является наиболее эффективной моделью имперской стабильности.

Даже появление концепции «новой исторической общности – советских людей» ничего не меняет в этой ситуации. Этносам было предложено либо коллективно ассимилироваться в эту «новую общность», сохранявшую дистинктные качества русской политической нации хотя бы в силу языка и исторической самоидентификации столичного центра, либо же быть привязанным к архаичному этническому самосознанию, которое обрекало эти народы на социальную и политическую второсортность.

Подразумеваемое и фактически проводимое разделение на политическую нацию, с чьим брендом идентифицируется административный центр, и туземные народы, «приговоренные» к этническому бытованию, потребовало от того же центра новых специфических технологий. Они существенно отличаются от приемов управления, выработанных мировым колониальным опытом. Будучи зараженной синдромом «окруженного меньшинства», российская элита делает ставку на меньшинства и в регионах с преимущественно этническим населением. В Поволжье это башкиры, на противостоянии которых общероссийской татарской массе во многом строится локальный волжский «византизм» Кремля. Однако волжско-уральские ситуации в силу евразийского темперамента их участников не так привлекают к себе внимание, как эффекты политтехнологий, применяемых на Кавказе.

Для Российской империи избранными меньшинствами, на которые традиционно делалась ставка, были на Южном Кавказе армяне, а на Северном – осетины. Обе эти линии имеют устойчивую преемственность от эпохи наместничества до наших дней.

Армянская линия восходит к оперативной деятельности Грибоедова и Паскевича-Эриванского, завозивших иранских армян в политически значимых количествах на территорию Азербайджанских ханств; в новейшее время эта линия обрела окончательную четкость в политике М.С. Горбачева и Б.Н. Ельцина, фактически обеспечивших переход Нагорного Карабаха под армянский контроль. Российские войска до сих пор находятся на территории сепаратистской автономии. Неофициальная поддержка армянских притязаний в отношении территорий Азербайджана и Грузии (а в случае последней, также и разыгрывание абхазской карты) привело к тому, что две важнейшие стратегически республики Южного Кавказа (с выходом одна на Каспий, другая на Черное море) сегодня перешли в зону влияния США. Более того, опираясь на армянских «союзников», России удалось создать запутаннейший кризисный клубок через привлечение Ирана и Сирии к поддержке Еревана на фоне отчетливого дрейфа последнего в сторону сближения с Израилем. Многослойное противоречие, сформированное таким образом на Кавказе, выходит по своим последствиям далеко за пределы кавказского ареала и, несомненно, сыграет еще роль затравки в общерегиональной дестабилизации. Само собой, это не может отвечать государственным интересам России, хотя опора на Ереван явно преследовала цели сохранения российского контроля над Южным Кавказом.