Владимир Крупин - Незакатный свет. Записки паломника

– Но он же пьет с женщиной. То есть он с нею, так сказать, молится, так понимать?

Махмуд долго переводил мои слова застолью. Увеличил их раз в пять, не меньше. Профессора, поглядывая на меня, смеялись.

– Ты меня, наверное, таким дураком выставляешь, – сказал я Махмуду. – Чего они смеются? Надо точно переводить.

– Разве я переводчик? – вскинулся вдруг Махмуд. – Я приставлен к тебе как друг, как большой ученый, разносторонний специалист, как можно не понять?

– Извини, пожалуйста. Все-таки чем ты их рассмешил?

– Не я, а ты. Добавил только, что Восток в русской поэзии значительнее Запада. Ты не согласен?

– Согласен. Да будет благословенна твоя отсебятина и благословен род твой. На отсебятину не обижайся. Отсебятина – это смысл творчества.

Роберт Гриндли. Дрожащие минареты Ахмедабада. 1809

Тем временем стол заполнялся. Снова началось нашествие соусов, подливок, приправ. Гора благоухающих, тонких, золотистых лепешек. Я был настороже, контролировал себя. Прислушался к себе: полная приятная сытость. Из вежливости отламывал по крошечному кусочку от лепешки, отпивал по крошечному глоточку свежего сока. Но вот принесли какое-то незнакомое кушанье. Извиняя себя тем, что надо же попробовать новый вкус, я и вкусил. И очнулся, когда тарелка предо мной опустела. И была тут же заменена другой, полной. Нет, так нельзя.

– Так много есть я не могу, Махмуд-ага. Махмуд-устод, Махмуд-раис. Это не обед, это какой-то тяжелейший труд.

– Это, хранит тебя Аллах, удовольствие. Не ешь, а знакомься. Вот. – Он показал, как это делается: колупнул вилкой в своем блюде, отведал кусочек, а тарелку небрежным движением кисти оттолкнул на край стола. Не успела еще тарелка закончить движение, как была подхвачена возникшим из воздуха официантом. – Вот так, таким образом, таким макаром, как у вас говорят. Да, а что такое демьянова уха? Я уху тоже заказал.

– Ужас! – сказал я. – демьянова уха – это насильное утощение.

– Насильно? Это нехорошо, это агрессия. Это политика Америки и Израиля – делать образ жизни других насильно по-своему. Нехорошо. – Махмуд обратил мое внимание на очередное кушанье: – Традиционное арабское. Можешь только попробовать.

– Что это?

Тайная вечеря. Фото Р. Седмаковой

Паоло Веронезе. Брак в Кане Галилейской. 1562–1563 гг.

Я попробовал, и вспомнил, и рассказал Махмуду и профессорам о простокваше детства, которую томили в русской печи.

– Печь уже протоплена, простокваша ставится в глиняном горшке и томится до обеда.

– Томится?

– Становится протомленной.

– Утомленной? Усталой?

– Протомленной. Сверху появляется такая румяная пенка, слабая корочка. А если еще этот продукт осторожно перелить в марлю и выдержать, чтоб ушла жидкость, получается творог вкуса… Ммм!

Махмуд записал слово «протомленное молоко» и мы стали говорить о молочных продуктах, потом вообще разговор стал гастрономическим.

Мы вовсю обедали: несли в чашках густой грибной суп, потом овощной, зеленый, потом в плошке принесли кусочки белой рыбы, а к ним превосходную уху, прозрачно-желтую, с блестками жира.

Несли второе – огромное плоское блюдо, в центре которого шипел бело-коричневый ошметок мяса, находящийся в оцеплении зелени, жареного сладкого картофеля, долек незнакомых овощей и фруктов. Морковь и яблоки я узнал. Тарелочки с соусами тем временем были сменены бутылочками и баночками с приправами, подливами, специями.

– Это к мясу, – объяснил Махмуд. – А второе второе… Не изумляйся: мясо – это второе первое, а будет рыба – это второе второе.

К своему немалому удивлению, я справился и с первым вторым, и со вторым вторым. Может быть, тут срабатывало чисто крестьянское – жалко, нехорошо выбрасывать пищу.

– Уф, – сказал я, откидываясь. – Отличное мясо, превосходная рыба. Все уел. Как говорит моя теща: лучше в нас, чем в таз. Запиши. Уел не в смысле кого-то уязвил ехидством, допустим, а все приел, съел, очистил, вместил, ужас! Сколько же я с утра слопал, стрескал? Так, конечно, грешно про пищу Божию говорить, но должна быть мера.

Махмуд переспросил про пословицу тещи и записал пословицу в книжечку. Я же, вспомнив, что и у меня должна быть записная книжка, полез в карман, но ее не обнаружил. Я даже не расстроился: уж какой сейчас из меня записчик? Опустив глаза на стол, я увидел перед собой продолговатое блюдо под крышкой.

– Не надо, – испуганно сказал я, – не открывать!

– Вспомни свою тещу, – сказал Махмуд. – Лучше в нас, чем в таз.

– То есть: лопни брюхо, чем добру пропадать? Это тоже наша пословица, запиши. Есть у вас похожие?

– Про тещ? Есть. Ты забыл, что у нас не одна теща.

– А у тебя?

Лоуренс Альма-Тадема. Розы Гелиогабала. 1888

– А ревность? – наивно спросил я.

– Хо! Они лучшие подруги. А тещи крутятся вокруг зятя, как вокруг центра Вселенной.

– Хорошо вам, – сказал я и взглянул на ждущего мой приказ официанта. Он снял крышку с третьего второго. Белый ароматный пар лучше слов сказал о качестве продукта.

Махмуд плоской серебряной лопаточкой снял полосатую шкурку с красного мяса неизвестной мне рыбы, ловко отделил выгнутые ребра и стал так вкусно жевать, прикрывая глаза и постанывая, что я последовал его примеру. И выражаясь гоголевским языком, доехал эту рыбу от головы до хвоста.

Рассказал Махмуду и профессорам о Собакевиче, о его успешной борьбе с осетром, о том, как совершенно объевшийся у помещика Петуха Чичиков начинает снова хотеть есть, так как слышит, как хозяин заказывает повару «под видом раннего завтрака решительный обед».

– Меня тоже надо будет скоро вести к кровати под руки.

– До какой кровати? – спросил Махмуд.

– До гостиничной. Я уже от сытости ничего не соображаю. Завтрак в гостинице, два часа завтрака в ресторане, кофе пили, сейчас третий час сидим.

– Кофе сейчас принесут. Я сказал, чтоб тебе покрепче.

– Махмуд, я совсем не пью кофе, просто попробовал, какой бывает настоящий. Мне от кофе плохо. Я всю жизнь чай пью.

– Чай тоже принесут. Но кофе для пищеварения. Для бодрости. – Махмуд шевельнул поднятым пальцем, сигналя официанту. – Что будешь на десерт?

– Высокочтимый Махмуд! И это называется: беспривязное содержание? Неужели еще на сегодня есть какие-то мероприятия? Отпусти меня.

– О да! Да не заградит никто твой путь к водопою. Никакой программы! Беспривязное содержание – надо записать. Очень восточное выражение. На сегодня все. Пьем чай-кофе, едим десерт, отдыхать и на званый ужин. Приглашены хорошие люди.