Павел Басинский - Святой против Льва. Иоанн Кронштадтский и Лев Толстой: история одной вражды

«Слова бегут неудержимым потоком, – пишет о манере служб отца Иоанна адмирал Д.В.Никитин. – Затем он как будто бы снова замедляет темп, растягивая каждое слово. Отец Иоанн не смотрит на Священную Книгу; то, что там написано, он с детства, когда еще был мальчиком в глухом селе Суре Архангельской губернии, вытвердил наизусть. Сейчас он не с нами. Он телом находится среди нас, но духом, мыслию он в далекой стране Иудейской. Читая священные строки, он подымается вместе с Христом на небольшой холм в окрестностях столичного города. День уже перевалил за полдень. Идти в гору жарко, место заброшенное, печальное. Сюда приходят толпы только в дни даровых зрелищ: мучения и казни людей. Дороги хорошей нет, ноги вязнут в песке, острый щебень чувствуется даже сквозь подошву. Раскрывши рты, смотрит на происходящее иерусалимская чернь. Это ее день. Но среди оборванцев есть и более нарядно одетые люди – завсегдатаи всяких казней, любители сильных ощущений…»

Кто эта чернь? Кто эти нарядно одетые люди? Ведь перед отцом Иоанном не чернь, а паства! Тем не менее военно-морской офицер чувствует, что за аналоем происходит что-то не так, что отец Иоанн в этот момент не в храме, а где-то в другом месте.

«Отец Иоанн взглянул вверх на купол собора, увидел изображение четырех евангелистов, столь ему знакомых за годы его служения здесь, опустил взор на аналой с Евангелием, вспомнил, что его слушает его паства, и он обычным тоном читающего Священную Книгу священника заканчивает главу».

Известна еще одна особенность службы отца Иоанна: он сам читал каноны, дирижируя хором причетников, чего, как правило, священники не делали. «Но как он читал! Совсем не так, как читаем мы, обыкновенные священнослужители: т. е. ровно, без “выражения”, певучим речитативом. И это мы делаем совершенно правильно, по церковному учению с древних времен: благоговение наше перед Господом и сознание собственного недостоинства не позволяют нам быть дерзновенными и в чтении; “бесстрастность” ровного, спокойного, благоговейного совершения богослужения – более пристойна для нашей скромности. Неслучайно же подчиненные вообще разговаривают с начальствующими не развязно, не вольно, а “почтительно докладывают” ровным тоном. Особенно это заметно в военной среде, где воины отвечают начальникам подобно церковному речитативу, на одних “нотах”», – вспоминает митрополит Вениамин.

«И он молился чрезвычайно громко, а главное: дерзновенно. Он “беседовал” с Господом, Божьей Матерью и святыми, беседовал со смелостью отца, просившего за детей; просил с несомненной верой в то, что Бог не только всемогущ, но без меры и милосерд. Бог есть любовь! А святые богоподобны. Вот почему отец Иоанн взывал к ним с твердым упованием; как именно – этого на бумаге не передашь. Можно лишь отчасти представить, как это было: “Слава, Господи, Кресту Твоему честному!” – “Пресвята-ая Богородице!!! Спаси-и нас!!”»

Если судить по воспоминаниям митрополита Вениамина, можно предположить, что у отца Иоанна был какой-то необыкновенно сильный, громоподобный голос. Однако подавляющее большинство свидетелей пишут, что это был не слишком выдающийся – по мощи звучания – голос. «Голос – второй тенор», – пишет священник Иоанн Попов.

Были ли у отца Иоанна актерские способности? При первом общении он производил скомканное впечатление. Он скорее озадачивал, а не поражал. Вот как описывает свои впечатления от посещения отцом Иоанном Кронштадтским в начале девяностых годов калужской классической гимназии православно настроенный писатель Борис Зайцев, который в то время был простым школьником:

«Священник (отец Иоанн. – П.Б. ) по ходу благословлял встречных. Ему целовали руку. Подойдя к нам, он остановился, поднял золотой крест и высоким, пронзительным, довольно неприятным голосом сказал несколько слов. Я не помню их… Помню его подвижное, нервное лицо народного типа с голубыми, очень живыми и напряженными глазами. Разлетающиеся, не тяжелые, с проседью волосы. Ощущение острого, сухого огня. И малой весомости. Будто электрическая сила несла его. Руки всегда в движении, он ими много жестикулировал. Улыбка глаз добрая, но голос неприятный, и манера держаться несколько вызывающая».

По своим физическим данным отец Иоанн должен был стать не самым выдающимся священником. Что же происходило в Андреевском соборе, если не только простой народ, но врачи, инженеры, адмиралы и те молодые люди, которые в будущем становились известными митрополитами, – оставались религиозно потрясены этими службами и вспоминали о них долгие годы как о несомненном чуде?

Искренняя вера священника! Буквальная вера в то, что происходит здесь и теперь! И Рождество, и Крестный Путь, и Воскресение – происходят не символически, а в зримой реальности. Это невозможное для обычного человека и даже обычного священника чувство веры в абсолютный реализм происходящего превращало служения отца Иоанна в нечто принципиально иное , чему нельзя найти определение и что называли просто службами Иоанна Кронштадтского.

На глазах прихожан стирались границы веков, рассыпались в прах цивилизации и становились прозрачными стены храма. И они видели перед собой человека, который зримо беседует с Господом, как Моисей, и говорит с Христом, как апостолы, которые еще не знают, что они апостолы. Время от времени этот человек «возвращается», вспоминает о своем настоящем месте и снова «бежит» сквозь видимую реальность в реальность невидимую, но которая настолько душевно потрясает его, что он – плачет, улыбается, что-то шепчет, о чем-то просит, чего-то требует. И он делает это в совершеннейшей уверенности, что находится там , а не здесь. Еще вернее сказать, там в этот момент и находится здесь . И это общее чувство сопричастия священной истории пронизывает собрание верующих как электрическим током.

Он служил не благолепно, а душевно. Некоторые очевидцы даже испытывали страх за этого священника – слишком непосредственно он переживал внутри себя то, что позволялось исполнять с бо́льшим ритуальным хладнокровием. Если он и уходил в самого себя, то его переживания наглядно отражались в его облике: все видели, как он явственно страдает и радуется, плачет и улыбается… И здесь уже не играли существенной роли отдельные особенности, вроде внезапных остановок и замедлений в службе, или, напротив, ее ускоренного темпа, или молитв своими словами, что позволял себе отец Иоанн и что было недопустимо по церковным канонам.

Это были незначительные нарушения, но дело-то в том, что весь отец Иоанн был исключением из правил.

Это лучше всего понимали священники, сослужившие отцу Иоанну. Так, воспоминания сельского батюшки отца Иоанна Попова заканчиваются признанием: «Таков подобает нам иерей! Таким-то, или хотя подобным, а не иным совсем, и мне иерею быть должно. А я-то, я… Ох, Господи Иисусе Христе, Пастыреначальниче мой! Страшно-страшно становится за себя, когда сравнишь дивное пастырское усердие отца Иоанна и свое холодное небрежение!.. Страшно становится за себя! Недаром сказал некогда святой Иоанн Златоуст: “Не мню многих быти во иереех спасающихся, но множайших погибающих”. Страшно слово сие! Увы мне!..»