ЗАВЕТ ПРЕПОДОБНОГО СЕРАФИМА христианским супругам, родителям и детям

Было бы, кажется, излишним говорить, что Моника начала великое дело воспитания своего сына Августина прежде, чем она услышала его детский лепет. Она начала его еще ранее, т.е. прежде его рождения. При первой мысли о счастье, к которому Господь предуготовлял ее, она стала внимательно следить за всеми движениями своей души, научившись в священных книгах, не выходивших с этой поры из ее рук, что в продолжение того времени, когда ребенок ее должен был жить одною с ней жизнью, она обязана, так сказать, освятить его и как бы вселить в него, с помощью благодати, любовь к Богу. Она сделалась еще строже в отношении к своему поведению, стараясь оживлять в себе дух молитвы и непорочности для того, чтобы юная душа получила от нее одни святые впечатления. С одной стороны, под влиянием справедливого страха ответственности, которую она брала на себя, а с другой - по весьма понятной неуверенности ни в своей опытности, ни в своей любви, она, обратив все мысли к Богу, в душе и сердце предала уже Ему своего ребенка.

Только что родился Августин, она велела представить его в церковь и внести в число оглашенных, т.е. готовящихся к принятию св. крещения. Таким образом, прежде чем Бог благоволил обитать в храме его души, имевшей сначала пройти разные степени заблуждений, чтобы подняться потом на высшую степень духовного величия, Августин был осенен крестом и освящен верой, к распространению которой он предназначался.

Подобная мать, конечно, не допустила бы своего ребенка до чужой груди. Она опасалась, что постороннее, мирское и, может быть, даже порочное влияние помешает успеху предпринимаемого ею дела, все трудности которого она вполне сознавала. Поэтому она сама выкормила сына своим молоком, почему блаженный Августин говорил, что он вкушал "сладость молока матери". Она вместе с молоком вливала в него познание Спасителя и любовь к Нему, и, получив уже в утробе матери глубокое чувство веры, Августин еще глубже проникся этим таинственным чувством во время своего первого детства.

С особенною любовию передавала Моника своему сыну ту истину, которую она сама получила, как драгоценность, от предков: презрение ко всему земному, тленному, временному. Она обращала его внимание на вечную жизнь и наполняла его душу желаниями высших благ, удовлетворение которых было невозможно в этой жизни.

Все эти внушения матери, как видим, должны были развить глубокие чувства в сердце ее сына, но Моника употребила еще нечто другое для развития христианских чувств в душе Августина. Она постоянно ему представляла любовь Бога к человеческому роду: говорила о яслях, где Христос благоволил возлежать, родившись в бедности и уничижении ради нас, о кресте, на котором Он претерпел мученическую смерть, чтобы спасти нас от вечной смерти. Можно представить себе, какое впечатление должно было произвести подобное учение, исходящее из уст праведницы, на нежное и любящее сердце Августина! Действие ее наставлений было так глубоко, что даже среди самых тяжких заблуждений, в увлечении и пылу страстей юности, Августин не забывал о Спасителе.

Вместе с тем, чтобы еще более развить в душе сына чувство совести, Моника употребляла все силы внушить ему отвращение к пороку и ко всему, что оскверняет непорочность сердца и унижает святое чувство веры. С самоотвержением матери, не боящейся обнаружения своих слабостей для предохранения детей от подобных проступков, она признавалась ему в своих недостатках. Она рассказывала ему со всеми подробностями свою жизнь и те ошибки, которые допустила она в ранней юности.

"Однажды, - рассказывает Августин, - когда я был еще ребенком, я вдруг заболел так сильно затвердением желудка, что едва было не умер от воспаления. Мать моя была встревожена до глубины души. Но что было причиной ее беспокойства? Боялась ли она лишиться сына? Несомненно, она, как мать, этого опасалась. Но Ты знаешь, Господи, - продолжает блаженный Августин, - что мать моя еще сильнее желала родить меня для вечного спасения, чем дать мне жизнь временную. Ее непорочное сердце билось надеждой доставить мне чрез св. крещение новую, вечную жизнь. Вот почему она беспокоилась, умоляла, чтобы меня окрестили, чтобы я очистился от беззаконий и произнес обет веры в Тебя, Иисусе, Спасителя моего".

Пока Августин был в опасности, Патрикий позволял Монике действовать, как она хотела. Он слишком равнодушно относился к вере, но, надо ему отдать справедливость, был настолько честен и великодушен, что не хотел, видя сына на краю гроба, стеснять свободу его совести, не хотел также усиливать горя Моники, боявшейся за жизнь сына, еще более тяжким горем - видеть его потерянным для вечной жизни. Но лишь только опасность миновала, Патрикий снова оказался прежним язычником и объявил свою волю, чтобы крещение сына было отложено на неопределенное время. Моника не настаивала: она слишком хорошо знала, что настаивать против воли Патрикия было невозможно. Она повиновалась этому решению.

Но, с покорностью взирая на опасную будущность, на которую обрекла ее воля мужа, Моника чувствовала, что ее обязанности сделались еще труднее, что она должна еще неусыпнее следить за душою сына. Смущенная недавнею опасностью, которой он подвергался, но в то же время утешенная и поддерживаемая тем, что заметила отрадного в душе Августина во время его болезни, она решилась не оставлять его ни на минуту и, все более и более жертвуя для него пустыми светскими увеселениями, сделалась его ангелом-хранителем, его видимым провидением. Но этим еще не ограничился ее подвиг. Для того, чтобы ни в чем не встречать препятствия к достижению своей благой цели, Моника более, чем когда-нибудь, старалась вести себя в отношении к мужу, свекрови, родственникам и даже слугам со всевозможною кротостию и терпением, о которых мы уже говорили ранее: таким поведением она надеялась обезоружить всех, надеялась даже склонить их к содействию в достижении ее высокой цели.

Замечательно, что ее свекровь, женщина высокомерная и грубая, которая, по несправедливым наговорам слуг, не любила Монику, первая поддалась ее влиянию. Моника обезоружила ее постоянною кротостию, вниманием, почтительною преданностию, и ее предубеждения мало-помалу исчезли. "Свекровь ее (Моники), - говорит блаженный Августин, - которая сначала была возбуждена против нее ложными наговорами негодных служанок, полюбила ее за кротость, предупредительность, всегдашнюю покорность и ласковость, так что она сама (свекровь) открывала наедине своему сыну злоязычные нашептывания служанок на его жену, поселявшие раздор в их семействе, и требовала для них справедливого наказания. Патрикий, исполняя волю матери, приказывал наказывать служанок, и свекровь тут же приговаривала, что каждая служанка, которая в своих расчетах позволит себе наушничать против Моники, должна ожидать себе такой же награды. С той поры, конечно, все служанки замолкли, ибо Моника стала жить с свекровью в неизменно-приязненных отношениях".