Конкордия Антарова (Кора) - Две жизни (ч.II, т.1-2)

— Если бы мне сказали неделю назад, что я смогу так весело смеяться, как сейчас, я бы не поверила. А вот теперь мне не хочется грустить, сегодня на меня особенным образом действует красота моей дочери, Я понять не могу, в чём дело? Я ли слепа была до сих пор, Алиса ли так изумительно похорошела?

— Быть может, в вашем сердце для Алисы нашлось больше места, и в этом всё дело, вся разгадка, — сказал Ананда. — Нет, что-то сегодня в ней особенное, но что, не знаю. — Надеюсь, что когда-нибудь узнаете. А сейчас я пришёл к вам поговорить о Дженни, — сказал Флорентиец. Леди Катарина вздрогнула и побледнела. — Счастлива ли Дженни по-вашему, леди Катарина? Можете ли вы представить себе её жизнь в эту минуту?

— Дженни не может быть счастлива, лорд Бенедикт. Она обманута теми, кто подле неё сейчас и… мною. Я хотела бежать к моей старшей дочери, чтобы спасти её. Но в вашем доме поняла, что это невыполнимая для меня сейчас задача. Поняла, что сначала мне надо воспитать себя, что я и пытаюсь делать.

— Верите ли вы тому, что говорит о себе Дженни сама? — Нет, лорд Бенедикт. Я слишком хорошо знаю Дженни, знаю, что она никому сейчас не скажет правды о себе, мне же — особенно. — Почему же, леди Катарина?

— Дженни не прощает мне моего бегства к вам, лорд Бенедикт. Но не это главное. Мне страшно за Дженни, когда она узнает о себе… ужасную правду. Я не боюсь её проклятий, я их вымолю. Я боюсь, что гордая моя дочь не сможет этого пережить…

— Не плачьте, леди Катарина, выслушайте меня. Скоро, гораздо скорее, чем вы думаете, я почти со всеми моими домашними уеду в Америку. С вами останутся Ананда, сэр Уоми, Дория, Сандра, Амедей и Тендль. Эти друзья будут всё время с вами и помогут вам отбиться от десятка нападений Дженни и её приятелей. Они не будут знать, что Алиса уехала с нами. И вас будут ловить как приманку. Если вы не будете тверды, если ваши мысли и сердце не сконцентрируются только на одном — спасении Дженни, — вы не сможете по-настоящему помочь вашей бедной дочери. Поймите меня, как мать, всерьёз думающая о жизни своей дочери. Дело вовсе не в том, чтобы вы сейчас же, сию минуту летели к Дженни. Вместо облегчения вы привнесёте ненужный сумбур в её и без того печальную жизнь. Держите перед своим духовным взором ВСЮ жизнь Дженни. Копите в себе силы, чтобы вырасти и иметь возможность помочь дочери в тот миг, когда она сама захочет мира, вместо борьбы и власти над нами, которых сейчас ищет.

Если мать не обладает тактом, она никогда не построит прочный мост из своего сердца, в особенности к своим детям. Как бы любвеобильны вы ни были, найти путь к единению в красоте человек бестактный неспособен. Всю жизнь трудился пастор над тем, чтобы вы смогли воспринять это маленькое словечко «такт». Есть старики, которым специально даётся долголетие, чтобы они поняли это свойство Любви, чтобы научились распознавать во встречном ЕГО момент духовной зрелости, а не лезли к людям со своими нравоучениями, считая, что раз им что-то кажется, значит, так оно и есть на самом деле, и надо немедленно выложить из своей кастрюли всё, что в ней кипит.

Обдумывайте каждое слово. Всегда распознавайте, что окружает вас, и помните крепко, что бывают положения, когда лучше всего молчать. Кажущаяся инертность человека часто бывает самой активной помощью тому, кто на вашу же инертность жалуется. В молчании человек строит в себе крепость мира и любви, вокруг которой собирается высокая стена невидимых защитников. Образ страдающего, который носит в себе этот человек, видят все незримые защитники, и ни один из них не оставит страдальца, за которого вы молите, без своей посильной помощи.

Те же, кто торопливо, суетно, без внутренней энергии несёт эту помощь, те приносят даже вред вместо пользы.

Я вижу, что мои слова не вызывают в вас протеста, как это бывало раньше. Запомните, мой друг, всё то, что я вам сказал. Не сомневаюсь, что Дженни вскоре будет вам писать. Постарайтесь сами разобраться, сколько фальши в её письме. А то, чем вас лично могла бы ранить Дженни, для вас уже не существует. Ваши ужасные узы с Браццано развязаны мною и Анандой. А единственный из людей, кто имел бы право судить вас, ваш муж, он давно простил вам всё. — Но Алиса, Алиса? — прошептала пасторша. — Алиса? Алиса вам не судья. Она тот маленький талисман, который для вас припасло Милосердие.

Флорентиец простился с пасторшей и спустился вниз, Ананда ещё некоторое время побыл с ними, высказал каждой много сердечного участия и утешал мать, скорбящую от предстоящей разлуки с Алисой. Пасторше казалось, что жизнь наказывает её за нелюбовь к Алисе в прошлом и разлучает с дочерью именно тогда, когда она сумела оценить и полюбить её. Ананда терпеливо выслушал её жалобы и попросил вникнуть в слова Флорентийца, поэтому думать не о себе, а о своей главнейшей задаче — жизни Дженни.

Когда Ананда ушёл, пасторша прижала к себе Алису и молча заплакала. Алиса не нарушала молчания, но в сердце своём несла такое ликование любви, что мать утихла и сказала:

— Если бы я могла перенять у тебя хоть малую толику самообладания, дочурка, я бы скорее вернула Дженни.

— Ах, мамочка, всегда кажется, что если бы мы обладали тем-то и тем-то, то могли бы сделать много. А на самом деле мы можем что-то сделать только в своих собственных обстоятельствах. Вы говорите о моём самообладании. Но если бы мои обстоятельства были иными, если бы с детства жизнь не учила меня владеть собой, разве нашла бы я тот поток счастья, в котором живу сейчас? Вошедший слуга подал им почту, обе обнаружили письма от Дженни. Лицо Алисы только порозовело, когда она взяла письмо сестры, но мать так побледнела и изменилась, что Алиса потянулась за каплями.

— Не беспокойся, детка. Хуже того, что я пережила, уже ничего быть не может. Что бы ни писала мне Дженни, да будет она благословенна. Я всё принимаю от неё без упрёка и даю тебе слово помнить только о спасении Дженни и делать всё для этой цели. И предпринимать что-либо без совета и разрешения синьора Ананды я не буду.

Когда мать и дочь прочли письма, они переглянулись. По щекам леди Катарины катились слёзы, и она молча протянула письмо Алисе. Алиса взяла письмо, поцеловала дрожавшую руку матери и вложила в неё своё письмо. И снова встретились взгляды женщин, и они обняли друг друга.

— Нет такой силы, мамочка, которая могла бы заставить вас теперь пойти к Дженни; перед нею сейчас, как перед слепой, нет ни точечки света. И она даже не представляет, как может легко и дивно жить человек на земле. Давайте, дорогая, сожжём эти письма, Быть может, их яд сгорит и самой Дженни станет легче, ничто не будет цепко держать в себе кусочек её злобы.

— Я хотела бы, Алиса, высосать весь яд из каждой буквы. Лишь бы Дженни стало легче.