Конкордия Антарова (Кора) - Две жизни (ч.II, т.1-2)

— Полно, дитя. Ты ведь знаешь, что стоит тебе прикоснуться к клавишам — и Бог в тебе просыпается и ты забываешь всё. Играй и пой, как всегда. Не думай о похвале или награде. Думай, какое выпало тебе сегодня счастье: воспеть перед Богом соединение двух прекрасных людей. Воспеть их всем сердцем, любя и желая усеять для них землю цветами, как сказал Сандра. Пой и играй им песнь торжествующей любви. Не всем дано петь свою песнь любви. Кто-то должен петь её для других, нося в сердце великий путь милосердного самоотвержения.

На чудесных глазах пастора сверкала влага, — и все поняли, почему у него седые волосы. Трагедия этих двух сердец вдруг ясно пронеслась перед духовным взором присутствующих. На лице Наль мелькнула боль, лорд Мильдрей, отвернувшись, смахнул слезу. И только на лицах Флорентийца и Николая были полное спокойствие, мир и огромная доброта. Точно ленты света метнулись от Флорентийца к Алисе и пастору. Девушка робко подошла к роялю, открыла крышку и сказала:

— Я, конечно, не учёная музыкантша. Не ждите многого. Но я и не полная невежда, так как у меня было два замечательных учителя. Один — отец, второй — его недавно умерший друг, который был известен всей Европе как пианист и композитор. Я сыграю Шопена.

От девушки ждали многого. Но того, что произошло, не ждал никто. Хрупкая фигурка, детская головка — всё исчезло, лишь только Алиса коснулась клавиш. Всех унёс куда-то вихрь звуков. И разве это были звуки рояля? Пастор оказался прав. Бог проснулся в Алисе. И не руки её играли музыкальную пьесу, но сердце творило жизнь, чарующую, захватывающую, раскрывающую что-то новое в душе каждого из слушателей.

Наль плакала. Лорд Мильдрей не дыша следил за музыкантшей, вытянувшись в струну. Пастор сиял счастьем, точно молился. Николай, устремив взор на Алису, зачарованный, игрой своего лица отвечал на все краски звуков, а в фигуре Флорентийца, в его серьёзном лице было что-то от жреца. — Ещё, ещё, — молила Наль, когда Алиса остановилась. Алиса стала играть Бетховена, Генделя, Шумана. И все кричали ненасытное: «Ещё».

Она рассмеялась и вдруг запела старую английскую песню. И снова поразила всех. Высокое сопрано, тёплое, мягкое, прелестного тембра, нежное, летело с такой силой, какую и предположить было немыслимо, глядя на это хрупкое дитя. Увлекши за собой всех в иной мир, девушка вдруг сказала: — Теперь, папа, дуэт. Или я прекращаю. Под общим напором пастор подошёл к роялю. Дочь начала дуэт, но когда вступил отец, то невольное: «Ах», вырвалось у всех. Тихий, спокойный пастор внёс в свою партию такой бурный темперамент, такое виртуозное артистическое исполнение, которых от него никто не ждал. Его исключительной мощи и красоты бас не заглушал голоса дочери, а служил ему основой.

— Я никогда, ни в одной опере не слышал такого исполнения, — тихо сказал лорд Мильдрей, — а я побывал во всех театрах Европы.

— Отец, — бросилась Наль на шею Флорентийцу, — неужели ты не споешь мне и моему мужу сегодня, чтобы напутствовать нас песней и завершить ею венчальный обряд?

Флорентиец встал, поговорил о чём-то с Алисой и пастором, и полился старинный итальянский дуэт. Что было особенного в голосе и пении Флорентийца? Ведь только что всем казалось, что музыка, которая выше всех философий и знаний, лилась в песнях отца и дочери. Сейчас же звенела мощь баритонального тенора, для которого не было ни пределов высоты, ни предела власти и силы слова. Он подавлял всё человеческое, земное и открывал какое-то небо, звал в иные пути и миры, рвал все телесные преграды и точно касался самого сердца.

Опомнившись от изумления, во внезапно наступившем молчании, присутствующие увидели Алису на коленях перед Флорентийцем, рыдающую и уткнувшуюся лицом в его чудесные руки. Подняв девушку, отерев нежно своим платком её глаза, он обнял отца и дочь и сказал обоим:

— Хотите ли вы оба, чтобы я стал вам теперь же Учителем? — О Господи, я отвечаю за себя и за дочь. О таком счастье, как быть руководимыми вами, мы и не мечтали. — Алиса должна ответить за себя сама. — Лорд Бенедикт, я хочу учиться жить, идя за вами, а не только учиться у вас музыке.

— Отец, — бросилась и Наль к Флорентийцу, — я должна подарить Алисе что-то, я не могу не признать её сестрой, потому что это она подготовила меня к твоему пению. Иначе я бы просто умерла.

— Прошу всех за мною, — сказал хозяин. Он взял под руку Алису и Наль и повёл всех в свой зелёный кабинет. Там он пригласил гостей к небольшому столу, на котором лежало несколько футляров.

Он взял один, вынул оттуда золотой пояс с крупными изумрудами и надел на талию Алисы.

— Это дарит вам, своей подружке, Наль. А вот это мой подарок, — и на шее Алисы засверкал изумрудный крест, усыпанный мелкими бриллиантами.

— Часы, дорогой сэр Уодсворд, прошу принять от моей дочери, — и он подал пастору золотые часы с цепочкой, — а этот перстень примите от меня, — и надел ему крупный изумруд с бриллиантом на левый мизинец.

— Вас, лорд Мильдрей, прошу принять этот браслет от меня, в обмен на тот, что вы дали моей дочери. Разница та лишь, что здесь зелёные камни, а там топазы. Я не сомневаюсь, что вы уже поняли, что самое чудесное в вашей жизни ещё впереди. А это кольцо вас просит принять моя дочь. — И на мизинце лорда Мильдрея засверкало такое же кольцо, что и у пастора.

— Это ещё не всё, Алиса. Мой зять просит вас принять в память о сегодняшней музыке это жемчужное ожерелье, и он сам наденет его.

К смущённой Алисе подошёл Николай и ловко застегнул на ней точно такой же жемчуг, что был на Наль.

— Теперь надо, — сказал Флорентиец, — звать наших дам, не переносящих музыки, а также их кавалера, лишившегося её. Но я надеюсь, Алиса, вы не откажетесь его, беднягу, вознаградить в дальнейшем, споете и сыграете ему?

— Я ваша ученица, лорд Бенедикт, как прикажете, так я и поступлю. Только… — Она замялась, взглянула на опустившего глаза отца и, гораздо тише, печально продолжала: — Когда я играю Сандре, это всегда вызывает ревность Дженни и раздражает маму.

— Мы постараемся избежать этого, — рассмеялся Флорентиец и отправился за своими отсутствующими гостями.

Лица дам, когда они вошли в комнату, были довольно кислы и стали ещё кислее, когда они увидели осыпанных подарками Алису и пастора. Флорентиец, взяв со стола самый большой футляр, подошёл к пасторше и подал ей чудесное ожерелье из опалов и бриллиантов, такие же серьги и брошь.

— Примите этот дар моей дочери, — поклонившись, сказал хозяин.

— Но это царский подарок. Как мне вас благодарить, лорд Бенедикт?

— Я здесь ни при чём. Это дарит вам моя дочь, — чрезвычайно любезно, но холодно ответил хозяин.

Пасторша подошла к Наль, рассыпаясь в благодарностях и уверяя, что опалы — её любимые камни. Наль любезно помогла ей надеть драгоценности. Тем временем Флорентиец подал Дженни такой же золотой пояс, как у Алисы, только из сапфиров, — от дочери, а от себя брошь из жемчуга и бриллиантов. Дженни сияла не меньше матери, но зависть мелькнула в её глазах, когда она увидела на шее сестры драгоценный жемчуг.