Конкордия Антарова (Кора) - Две жизни (ч.II, т.1-2)

— Да, жизнь была мне тяжела, когда я лишилась своего руководителя Ананды. Я страдала и до сих пор страдаю от сознания, что ударила в моего милосердного поручителя стрелами страсти и зависти. Но жизнь в вашем доме — более чем счастье. Моё сердце чисто. В нём теперь нет ни зависти, ни пристрастий, ни осуждения, но я должна доказать, что понимаю теперь счастье жить в служении вам. И этим снять с Ананды ответ за себя.

— Уверена ли ты, что всякий труд понесёшь радостно? Что не проснутся в тебе вновь гордость и чувство унижения? Или ревность и зависть к чужой блестящей жизни?

— Я уверена. Уверена не в себе, не в своих качествах. Я уверена в истинности любви к людям, проснувшейся во мне.

— Если бы я сказал тебе стать слугой у юной, прекрасной как мечта женщины? Служить ей горничной, нянькой, потому что она неопытна, как дитя. Быть ей незаметно наставницей по части манер и одежды, потому что она азиатка и не знает не только света, но даже не видела вовсе европейской жизни. Как отнеслась бы ты к такому труду?

— Служа ей, я служила бы вам. Служа вам, я искупила бы грех перед Анандой и вернулась к нему.

Долго-долго смотрел на Дорию Флорентиец. Так долго, что у женщины участилось дыхание. Точно до самого дна проникал его взгляд и читал не только её теперешнее состояние, но и всю будущую её жизнь и возможности. Наконец он встал, улыбнулся и сказал:

— Слово твоё отзовётся в веках. Я ставлю свою подпись под твоим новым обещанием. Дитя, за которым я поручаю тебе уход, надежда многих. Я не знаю, насколько великодушна будет она к тебе поначалу и будет ли вообще.

— Я сама буду великодушна. Благословите меня. Флорентиец, я думаю, что больше не поскользнусь, под какой бы личиной ни пыталось проникнуть ко мне зло.

Дория опустилась на колени, прижала к губам дивную руку Флорентийца, который положил ей на голову свою вторую суку.

— Пойдём, она ждет, — сказал Флорентиец, поднимая Дорию.

Дория отёрла влажные глаза и казалась удивлённой. — Да, это здесь, в моём доме, и тебе никуда уезжать не надо.

— Какое счастье, — радостно воскликнула Дория. Флорентиец направился к выходу и, оглянувшись в дверях, сказал ей, улыбаясь:

— Привыкай к роли горничной и учись ходить позади госпожи и господ.

Войдя к Наль, он подвёл к ней Дорию и сказал: — Вот горничная, как я тебе обещал, дочь. Её зовут Дория. — О, какое красивое имя, не менее красивое, чем вы сами, — подымаясь с дивана и положив руку на плечо Дории, сказала Наль.

Дория поднесла к губам руку своей новой хозяйки и сказала, что будет стараться служить ей так верно, как только сумеет.

— О Дория, как вы меня огорчили. Зачем вы поцеловали мне руку. Я возвращаю вам поцелуй. — И раньше, чем кто-либо успел опомниться, Наль поцеловала руку сконфуженной Дории.

— Я не знаю света, Дория. Но дядя Али научил меня, что нет в жизни слуг и господ, а есть люди, цвет крови которых одинаково красен. Не слугой вы будете мне, но другом, наставницей в тысяче новых для меня вещей, которых я не знаю.

Отец, я уже успела осмотреть комнаты, что вы назначили мне. Куда мне столько? Можно Дории жить в прелестной угловой, выходящей в сад? Я бы так хотела, чтобы ей было легко и весело со мною.

— Ты маленькая хозяйка и своих комнат, и Дории. Поступай, как хочешь. Боюсь, что своим восточным очарованием ты не только меня с Николаем, но и весь дом скоро заберёшь в плен, — шутил Флорентиец. — Но времени теперь не теряй. Приведи себя в порядок и спускайся завтракать по звуку гонга. Он даётся за четверть часа.

С этими словами хозяин дома ушёл, уводя с собой Николая. — Дория, друг. Я совсем ничего не умею делать и не знаю, что в этих сундуках. Они открыты, но что выбрать, чтобы нарядно и подходяще к случаю одеться, я не знаю.

— Не беспокойтесь, графиня, ванна уже готова, я усажу вас в неё и вернусь поискать что-нибудь подходящее. Вы наденете то, что вам понравится больше. Если же не понравится ни один из туалетов, мы потом съездим в город и купим всё, что будет нужно.

— Дория, у нас не принято, чтобы девушки звали свою хозяйку иначе, чем по имени. Прошу вас, когда мы одни, зовите меня Наль, как у нас в стране. Если же здешние приличия требуют меня величать, то величайте только на людях.

Выйдя из ванны, освеженная, прекрасная, точно весенний цветок, Наль с детским восторгом рассматривала приготовленные Дорией платья.

— Эти все годятся для завтрака, — сказала горничная, усаживая свою госпожу перед большим зеркалом. — Господи, как вы прекрасны, — сказала она, распуская её роскошные волосы.

Кто-то постучал в дверь, и слуга сунул Дории в руки узелок, завязанный в чудесный персидский платок. — Для Наль, — сказал он и ушёл.

Наль развернула узелок, и оттуда выпали две косы, перевитые жемчугом, с драгоценными накосниками на концах, отрезанные ею в день бегства из К. Там же было и роскошное покрывало.

— Что это? Точь-в-точь ваши вьющиеся волосы. — Они самые и есть. Шляпа на них не лезла, да и выдали бы меня с головой. Даже у нас, где у многих хорошие волосы, мои косы до полу всех удивляли. Вот я их и отрезала, — спокойно ответила Наль.

— И вам не жаль было лишать себя такой исключительной красоты?

— Ах, Дория. Красота — это такое растяжимое понятие. До сегодняшнего дня я думала, что мой муж красивее всех на свете. А сегодня поняла, что красота может быть ещё и божественно прекрасна.

— Да, — засмеялась Дория, — я согласна, что вы божественно прекрасны, и никская богиня Олимпа вам не страшна. Но разрешите мне причесать вас по моде, а то мы гонг пропустим.

Уложив волосы Наль большим узлом на затылке, спустив по бокам небольшие локоны, Дория укрепила причёску жёлтым черепаховым гребнем и такими же шпильками, отделанными мелкими бриллиантами Наль стала выбирать платья.

— У нас надевают много халатов, один на другой. А как по вашему обычаю, нельзя ли надеть все платья сразу? Они так прекрасны.

— Нет, никак нельзя, — смеясь, разводила руками Дория. — Надо решиться на что-нибудь одно.

— Как жаль, — так серьёзно сказала Наль, что Дория снова покатилась со смеху. Наль вторила ей и, наконец, надела золотистого мягкого шёлка платье, отделанное у шеи и рукавов кружевом. Тонкая, высокая шея, выступающая из едва открытого ворота, короткие рукава, — всё изменяло Наль до неузнаваемости.

— Я вижу, вернее слышу, что вы превесело одеваетесь. Можно войти? — услышала Наль голос Николая.

— Ах, нет, никак, — закрывая обнажённую шею и ища, чем бы прикрыть голые руки и обтянутое платьем тело, вскрикнула Наль.

— Как нельзя? Да ведь вы совершенно готовы, — удивился Николай, видя свою жену в полном туалете.

Наль, закрывая всё так же шею, с полными слёз глазами стояла перед ним.

— Что случилось, Наль? Кто вас обидел? В чём дело? Я только хотел сказать, как вы необычайно хороши в этом платье, но ваши слёзы расстроили меня. Я даже забыл, зачем пришёл.