Руслан Закриев - Демон

На обветренном космическими ветрами, перенесшем уже и огонь, и холод лице появилась едкая полуулыбка, его могучие плечи, угрюмая манера смотреть, вся его зловещая фигура говорили о том, с каким презрением относился он к тому жалкому, изнеженному раем и всеобщим благополучием ангелу, который, сверкая чистотой, стоял в тот злополучный день, готовый к унизительному раскаянию. Но теперь он был другим, теперь он был сильным и могучим богоборцем, отказавшимся от милостей Бога. Он был могущественным князем своей Империи Тьмы, его боготворили и почитали его поданные. Демон не хотел останавливаться на деталях, не хотел думать о своих подданных, которых глубоко презирал и ненавидел, он мысленно перенесся на эту хрупкую землю, там была его надежда, его мечта и безумная вера в победу. Только он один знал, как, никому не признаваясь, мучился и страдал, сколько мучений приносила ему эта грубая, безжизненная преисподняя, этот холодный и полный хаоса космос, как он ненавидел этих уродливых представителей мира тьмы и чего стоило ему вынужденное с ними содружество.

И вот после всего этого, после стольких веков изгнания и проклятия, после стольких лет титанического упорства и самопожертвования демон находился там, откуда начал. Эта горькая и обидная реальность была крайне навязчива и неприятна. Демон стоял на вершине Гималаев, он выглядел уставшим и грустно оглядывал землю, такую прекрасную, такую чистую и изумительную, и чем больше он любовался красотами земли, тем больше росло в нем возмущение против этих двуногих существ, которые, населяя ее, только тем и занимались, что оскверняли ее, используя для этого с величайшей прозорливостью свои жалкие мозги. За эту долгую борьбу у него бывали и периоды бурной радости, и минуты горького отчаяния, но так близко от цели, как на этот раз, он никогда не стоял. Демон видел, что люди действительно дошли до предела в своем разврате, в своих мерзостях. Насилие, ужасы, жестокости, которые они творили, не знали себе аналогий, уж в чем в чем, а в этом люди проявляли удивительную гениальность и изобретательность. Но демон, хотя в душе и ликовал, видя дела людские, но тем не менее не спешил праздновать победу, из опыта своей нелегкой борьбы он знал, как эти самые люди, много раз за свою историю падая на самое дно, вдруг, как будто опомнившись, кидались в обратную сторону и превращались в удивительных праведников.

Хотя такие периоды длились и недолго, но все равно они приводили в отчаяние демона, он проклинал этих лицемеров, проклинал их непостоянство, но тем не менее кроме горечи поражения и бессильной злобы ему ничего не оставалось. Надо отметить, именно в такие критические моменты и проявлялась титаническая натура Демона, он с удесятеренной энергией и упорством брался за работу, он соблазнял и манил этих новоиспеченных праведников, доводил до отчаяния своих подданных, которые в таких ситуациях терялись, поддаваясь панике и малодушию, но не таков был демон, чем напряженнее становилась ситуация, тем больше энергии проявлялось в нем. А в такие периоды, как в начале нашей эры, когда подлости и мерзости, творимые людьми, принимали характер эпидемий и заполняли всю землю, в душе демона появлялась апатия и даже какое-то расслабление, смешанное с самодовольством от близости победы.

Так бывало раньше, но на этот раз демон не расслаблялся, он даже еще больше напрягался, не давая никому из своих подданных расслабиться. Он чувствовал, что если и на этот раз эти подлые лицемеры вновь кинутся в праведность, у него уже не хватит ни сил, ни времени для победы, и поэтому он с великим упорством работал, выполняя сам почти всю работу, никому не доверяя. Он чувствовал близость победы, и эта вера, почти безумная, удесятеряла его силы. И почти везде на земле торжествовали его сторонники, все святое и чистое было растоптано, в мире царили лицемерие и подлость, люди сами убивали и изгоняли праведников и пророков, искореняли нравственность, одним словом, стояли на самой черте, и демон это видел, был доволен людьми. Они в этих делах проявляли завидную изобретательность и целеустремленность, и даже у демона появилось какое-то уважение к людям, правда, все же смешанное с брезгливостью и ненавистью.

Во дворце тишина и полумрак от слабо горящих светильников. На кровати из черного дерева в мягких перинах лежит Эйрод, царь Амрии. За дверьми стоят охранники, застывшие, словно статуи, боясь громко вздохнуть. Они охраняют покой царя. Спальня царя утопает в роскоши и наполнена благоуханиями. Эйрод уже давно не спит, он лежит с закрытыми глазами, но сон покинул его. Эйрод не желает открывать глаза, он боится этой предрассветной тьмы и тишины, лежит, боясь пошевельнуться и отогнать последние слабые путы сна. Но с каждой минутой убеждается в тщетности своих попыток, открыв глаза, он приподнимается, чуть помедлив, порывистым движением скидывает одеяло и садится на край кровати. В комнате слабо мерцают светильники, на улице тихо и темно, только из-за дверей доносится тихое дыхание охраны.

– Господи! – произносит он неожиданно для себя, голос его звучит странно и хрипло, ему кажется, что это чужой голос. Он выглядел замученным и чем-то напоминал загнанного в угол зверя. Его мясистое лицо с круглым носом картошкой и мешками под глазами выглядело растерянным и ничем не напоминало властное лицо Эйрода-царя. Он, раздававший налево и направо приказания, перед которым трепетали и заискивали, выглядел нищим просителем милостыни.

Эйрод и раньше ощущал наплывы меланхолии, но то, что творилось с ним последнюю неделю, нельзя было сравнить ни с чем, не было ему покоя ни днем, ни ночью. Он старался поменьше общаться с людьми, они его раздражали. Во дворе, видя его плохое настроение, боялись громко разговаривать, старались не попадаться ему на глаза. Он и сам не понимал, что с ним происходит за последнее время. Как назло, он просыпался до рассвета, и навязчивые коварные мысли не давали ему покоя, мучили и терзали его.

Зачем он жил? Да, он властвовал, ему завидовали, и это утешало его и радовало его сердце, но все эти радости, которыми он упивался в дни былые, все эти почести и восхваления все меньше и меньше забавляли его, он все имел, но ничего не хотел, все было не то. Раньше он устраивал роскошные пиры, самые лучшие певцы и танцоры развлекали его, и если в дни былые все это помогало развеяться и забыться, то теперь и это не помогало, а наоборот, вызывало раздражение. Все было не то, все, к чему он стремился, чего добивался, в такие периоды казалось бессмысленным и ненужным. С каждым годом он чувствовал, что голос совести, который раньше удавалось заглушить в бешеной скачке жизни в потоке соблазнов и желаний, теперь становился все громче и упорнее. Самое страшное, теперь, когда ему перевалило за шестьдесят, все доводы и причины, заставлявшие его поступать наперекор совести, творить насилие и произвол, выглядели бессмысленными и нелепыми. Все то, чего он добивался, ради чего старался, к чему стремился, сейчас казалось ему бессмысленной муравьиной суетой…

Читать дальше