Елена Кибирева - Лилии полевые. Крестоносцы

– Прошу не оставить, преосвященнейший владыка! – целуя руку владыки, со слезами произнес Заведеев. – Постараюсь поступить в Академию и приложу старание к занятиям. Не откажите в совете, если что спрошу письменно. А теперь от всей души благодарю за Ваше внимание ко мне, за добрые пожелания и советы!

– Господь да благословит тебя и управит на всякое благое дело, – произнес растроганный владыка, осеняя Андрея Ивановича крестным знамением.

«Вот время-то летит как быстро! – говорил сам с собою Заведеев, охваченный изучением академических богословских и гуманитарных наук. – Не успеваешь сделать всего, что необходимо! Даже письма написать не удосуживаешься».

Времени действительно не хватало. Особенно много трудов уходило на чтение книг. Знания, сообщаемые на лекциях профессорами, как находил Заведеев, были то неудобопонятные, то голословны, а иногда заключали в себе некоторые противоречия. Вот и надо было все уяснить и пополнить академские знания дополнительным чтением.

Академская жизнь, в общем, нравилась Андрею, но он много находил в ней и непонятного. «Давно собираюсь написать владыке о здешнем академском монашестве, – рассуждал Заведеев. – Как он мудро все предсказал мне о молодых монахах! Действительно, глаза у большинства из них устремлены в высоту, но, кажется, не в небесную. Все они живут изолированно от прочих студентов, и у них особая жизнь и особые интересы: они сейчас уже смотрят на себя как на нечто высшее сравнительно с другими студентами, как-то нехотя вступают с ними в разговоры. Да и во всех их отношениях к другим студентам держат себя покровительственно. Да! Значит, голова начала кружиться! И начальство наше уже восхваляет монашество и намеренно подчеркивает быструю карьеру монашествующих, и славу, и почести, которых они легко могут достигнуть. Так и чувствуется, что это искусственное завлечение. Надо написать владыке».

– Что это ты, Андрей Иванович, торчишь за книгами, точно крот в своей норе? – обратился один раз к Заведееву товарищ по курсу, Зефиров. – Пойдем, проветримся немного. Кстати, сегодня праздник, а потому следует, безусловно, отдохнуть. Зайдем-ка к одному протоиерею, моему земляку, – продолжал Зефиров, с равнодушным видом глядя в окно, – прекраснейший человек, образованный, с широкими взглядами, любит поговорить! Знаю, он тебе очень понравится. Собирайся, право!

– Не хочется мне знакомства заводить, – как-то неопределенно ответил Андрей Иванович Заведеев, – да и неловко как-то: совсем незнакомый батюшка, ни дела для него нет, ни поводов к знакомству. Скажешь, что пришел познакомиться, а он вдруг спросит: с какой целью?

– Чудак ты и больше ничего, – засмеялся Зефиров, – сидишь вот только над книгами и так совсем оглупеешь! С какой целью, с какой целью… Разве подобные вопросы предлагают, когда приходят с визитом, чтобы с семьей познакомиться? Никто тебя ни о чем и спрашивать не будет, а будешь говорить то, что сам найдешь нужным.

– Вот будущая наша знаменитость, – с апломбом представив Заведеева, проговорил Зефиров толстому и небольшого роста протоиерею Гущину. – Все, что можно найти по известному вопросу, – найдет; что нужно прочитать, прочитает, что нужно выписать, непременно выпишет и аккуратно приобщит к ученым материалам, для справки. Великий ученый! Это теперь! А что будет потом? Во-с! – шутливо закончил он, раскрывая обе руки, точно для объятий.

Отец протоиерей благодушно улыбнулся в бороду и приветливо сказал:

– Милости просим, милости просим! Очень люблю ученых людей. С такими непонятное выяснишь и много нового от них узнаешь.

– Но я еще хочу только сделаться ученым, – скромно ответил Заведеев. – Льщу себя надеждой научиться многому от Вас, а то и не пришел бы знакомиться.

– О-о! Язычок у Вас острый! – весело произнес хозяин дома. – Не в бровь, а в глаз метите!

– Господа, пожалуйте в столовую, – обратился к гостям какой-то рыжий господин развязного вида, в студенческой университетской тужурке.

– Кучумов! – отрекомендовался он Заведееву и, взяв под руку Зефирова, как давнишнего знакомого, вышел из комнаты.

За ним пошли хозяин и Заведеев.

– Вот этот совсем не хочет быть ученым, – мотнув головой на рыжего студента, сказал отец протоиерей. – У него свой талант: без умолку болтать о чем попало.

Хозяин представил Заведеева своей жене и трем барышням, из которых две были его дочери, а третья – их подруга.

– Вот тут, Андрей Иванович, ученость свою надлежит подальше спрятать, – с веселым смехом сказал Зефиров, – потому что барышни терпеть не могут ученых людей. А с другой стороны, и от этих отчаянных болтунов, у которых язык без всякого толка болтается во все стороны, охотно отворачиваются. Вроде вот таких, – и указал рукой на рыжего студента Кучумова.

– Что это за диво, что барышни и ученых, и болтунов не любят! – весело отвечал тот. – Вот у нас на Оке есть инспектор народных училищ. Так у него жена ученая и терпеть не может неученых! И согрешил же с ней супруг! Просто не знает, как подойти. Говорят, с самой свадьбы она ему как чужая! Все ученые книги читает и сама целые тетради исписывает.

Скоро подошли еще гости и составилась довольно веселая компания. Вечер прошел оживленно. Но случайное напоминание рыжего студента о жене инспектора народных училищ на Оке испортило настроение Андрея Ивановича. Он ни на минуту не сомневался, что это была Верочка. И это напоминание раскрыло его сердечную рану, так что, возвратясь после вечера в Академию, он почувствовал невыносимую тоску. Он ясно сознавал, что его счастье потеряно. И потеряно навсегда. Его уже никогда не воротишь, оно ушло, образовав в душе пустоту, которую совершенно нечем заполнить.

«Верочка, значит, тоже несет тяжесть креста, – думал он. – И она, покорившись судьбе, осталась сердцем верна тому, которого не знала, но с которым однажды ощутила неразрывную связь навеки. Мечта о потерянном счастье владеет ее сознанием. Суровая необходимость заставляет ее раздваиваться: надо жить для семьи, а в душе семья другая, несостоявшаяся. И это уже навсегда, на всю жизнь! Как несказанно мила и очаровательна эта воображаемая в глубине ее души, скрытая от всех, тайная мечта о семье с другим! А действительная семья, подчиняясь неизбежности, остается только внешне благополучною…»

«Да! – содрогнулся от нахлынувших мыслей Заведеев. – Тяжел ее крест! Помоги ей Господи! Мой крест что в сравнении с этим? Мне неизмеримо легче: не приходится двоиться. Один я ношусь с милым образом в душе и испытываю муку, что оригинал этого образа для меня недосягаем. Но сам я остаюсь, по крайней мере, свободным! Вся моя жизнь впереди! – думал Заведеев. – Однако, будешь вот так по гостям ходить, как сегодня, того и смотри, попадешься кому-нибудь случайно и не ведаючи окажешься в таком же двойственном крестоношении, как Верочка! Нет! Надо как-то обезопасить себя, – решил он. – А то уловлять будут. Да и с крестом своим справиться не знаешь как! – простонал Заведеев. – Все образ Верочки как живой стоит в воображении! Что бы ни делал, чем бы ни занимался, – он тут как тут! Ведь совершенно здоров, а до расстройства нервов, кажется, дойдешь! Главное – худо то, что иногда такая тоска нападает из-за навек утерянного счастья, что цель жизни расплывается…